Дом образцового содержания - Григорий Ряжский

Роза Марковна ничего не могла понять из того, что происходит с мальчиком. Почему тот почти не бывает дома, где пропадает целыми днями, отчего у него такой самоуверенный вид, словно без экзаменов поступил на филфак МГУ, и почему не нуждается в деньгах на карманные расходы. Несколько раз пробовала поговорить, но натыкалась лишь на поцелуй в лоб от правнука и легкомысленную фразу типа, да ладно, бабуль, все ништяк, ты лучше скажи, чего надо, я тебе сделаю.

Пару раз затевала разговор с Виленом, и каждый раз отец серьезно кивал головой, соглашался и через пару дней уезжал на съемки, в очередную экспедицию на месяц, а когда и на два. Одно перестало вроде бы беспокоить – с деньгами в доме все обстояло теперь куда как лучше прежнего. Вилен за свои кооперативные фильмы получал какие-то ненормальные тысячи, за то же самое, что делал и много лет до этого, за привычный труд, и это было удивительно, потому что никто в семье Мирских ранее не догадывался, что подобные деньги существуют и что их, оказывается, можно заработать, не поступаясь совестью и никого не обманывая. Митька же, чтобы закрыть тему места в жизни, сообщил отцу, что устроился нормально, на Можайке, администратором в спортивно-оздоровительном комплексе, на коммерческой основе, и платят хорошо, даже отлично, и что семья может на него рассчитывать, если что. Что до матери, то звонил ей редко, да Юля Стукалина давно за взрослого сына и не беспокоилась – у самой, кроме старшего, двое детей от двоих мужей, это если первого не считать, от Вилена Мирского.

Думая о том, что происходит у них с Митей, Варя Бероева удивлялась тому, как быстро и безболезненно для самой себя сумела отказаться от привычного ей образа «девочки на цыпочках», «крали» из семьи пианистической знаменитости, обремененной к тому же фамильным довеском по линии цековского дедушки Званцева. Митька свалился из ниоткуда, просто выкатился из того же самого первого подъезда; через три дня на четвертый уверенным движением стянул с нее трусы, предварительно влив приторное хмельное пойло, быстрым наскоком лишил девственности и после всего этого, вместо того чтобы принести цветы и сказать слова, которые никому не говорил, он звонит, когда отрывается от каких-то там своих дел, причем из квартиры напротив, от вечно пьяной тетки, и при этом ни на секунду не сомневается, что Варя тут же бросит дела, чтобы спуститься к Керенским, снять трусы на втором квартирном этаже и очередной раз впустить Митю в себя.

Потом уже, после того как прошли новогодние праздники и когда Митя не позвонил даже, чтобы поздравить, не то что встретить вместе Новый год, – просто поздравить и что-нибудь приятное сказать и подарить, она догадалась, в чем дело. В том, подумалось ей, что никогда он не был благодарен ей, не говорил «спасибо», «люблю», «ты мне очень нравишься» или «я хочу быть с тобой» и тем самым не давал почувствовать себя женщиной, не включил в ней самую главную первую передачу, от которой потом и набираются остальные обороты, чем дальше – тем больше. Но был момент и другой – тело Митькино невероятное. Гладкая кожа, накачанные мышцы, куда ни тронь, попа твердыми шариками – фигура иностранного атлета, какие на нерусских глянцевых обложках видала, в сочетании с грубой силой русского мужика, хоть у них там и евреи, кажется, все в семье.

Эта ситуация подавляла и не радовала. Более того, это и мешало, поскольку то, что свободно было теперь под рукой – институтские мальчики из хороших семей, с кислыми шутками, вялыми задницами и серьезным отношением к учебе, – никак не могло устроить первокурсницу Бероеву после того, что было у нее с Мирским. Приличные мальчики хороводили вокруг с вежливыми закидонами, пытались говорить о Джойсе, о Гессе, о Бродском, предлагали почитать кто Блаватскую, кто Борхеса, кто неопубликованную еще Улицкую. Она равнодушно кивала, не вслушиваясь, или же отмахивалась впрямую, четко обозначив границу своей женской разрешенности, а к весне уже отчетливо сообразила, что все пути так или иначе ведут в постель, лишь члены у всех разные и разговоры. Тем не менее условие самой себе поставила – в подобном режиме терпит Митьку до лета. Терпит, но продолжает давать. Далее, если тот не поменяется, прекращает отношения, и пускай он после этого других телок к тете Люсе Керенской тащит, попроще и без чувственных амбиций. А она, дочь Бероева, внучка Званцева, найдет себе другого, который сам будет для нее таким, какой она все это время была для Митьки.

До разрыва, однако, дело не дошло, несмотря на то что на дворе был май. К этому весеннему призыву объявили кампанию насчет уклонистов от армии, и Митьке срочно пришлось менять адрес проживания. Снова начали звонить, угрожать, сыпать повестки в ящик. Удар приняла на себя Роза Марковна, категорически несогласная с обязательной воинской повинностью.

– Что, что такое? – заведомо глуповато реагировала она на военкоматские звонки, натужно дребезжа голосом. – Кого вам нужно, в конце концов? Отвечайте! – и вешала трубку. Повестки рвала и бросала в помойку. Когда звонили снова, снова дребезжала: – Здесь нет никого, не звоните сюда, никого тут нет.

Это был девяносто первый. Через год, к следующему весеннему призыву, в кармане у Митьки уже лежал нормально оплаченный билет, на самом законном основании ограждающий его владельца от срочной службы в пользу Отечества. Но до той поры, как это получилось, Митяй рванул с Трехпрудного, опасаясь нарваться на принудительный привод. Куда – надо было обдумать. Имелось два варианта – парочка бандитских кунцевских хат, куда бы взяли на постой, или же снимать. Вот тут-то к еженедельному чаю с Розой Марковной и подгребла баба Таня, Татьяна Петровна Кулькова.

С той самой встречи их у могилы Мирских Таня не исчезала более из видимости Розы Марковны, звонила ей через день, и женщины подолгу разговаривали, обмениваясь новостями, которые сыпались отныне из телевизора с такой невозможной силой, что трудно было уследить, какая из новостей удивительней, а какая гаже.

Митька натыкался на бабу Таню крайне редко, по дикой случайности, поскольку визиты той всегда были дневные, послеобеденные, а к этому времени он был уже на Можайке, откуда строились планы братвы на день. После того как регулярные воскресные поездки к матери и бабе Тане на аронсоновскую Каляевскую прекратились в двенадцатилетнем возрасте, видеть бабушку ему доводилось раз-два в год, не чаще. Последний раз он встретил ее у них в Трехпрудном, года полтора назад, застав за чаем с бабулей. Та заплакала от неожиданной встречи с внуком, и не мечтая в тот день увидеть его. Он разрешил поцеловать себя в щеку, скривив морду, и дал о себе знать, обращаясь к Розе Марковне:

– Погнал я, бабуль, Может, буду, а может, нет. Не скучай, – и унесся.

Больше они с бабкой Таней не виделись, не довелось.

В этот раз все было иначе. О проблеме баба Таня уже успела узнать от Розы Марковны и, как только Митька появился, предложила сама:

– Митюша, мы подумали, может, тебе у меня пожить какое-то время, пока с военными не уляжется вопрос. Там тебя не знают, на Каляевской, комната у тебя отдельная будет, сам знаешь, а я хотя бы покормлю тебя, чтобы ты не питался кое-как, если прятаться от армии придется.

А что? Митька прикинул и согласился. Действительно, бабка в силе еще, обстирает там, обгладит, все такое. Квартира, хоть и не Трехпрудная, но тоже ничего, места хватает, а там посмотрим, белый билет справим, Стефан позаботиться обещал.