Бич Божий - Уильям Дитрих

Гунны ещё ни разу не собирали столь могучую армию, и запасы её вооружения ещё никогда не были столь велики. Варвары опустошали землю, как саранча. Спрятавшиеся были обречены на голод и скитания по выжженным просторам. Равнина у верхнего Дуная превратилась в пустошь. Все дома были сожжены. Все амбары пусты. Виноградники и плодовые деревья вырублены. Это был не столько победный захват земель, сколько уничтожение их жителей. Гунны убивали мужчин, насиловали женщин, а их конница с особым рвением истребляла детей и беременных женщин. Способное отомстить новое поколение было уничтожено. Немногие уцелевшие дети-сироты прятались в лесах, точно звери. Брошенные собаки одичали и питались трупами своих бывших хозяев.

Аванпосты цивилизации один за другим превращались в развалины. Астура, Августиана, Фавиана, Лауриак, Лентия, Бойодур, Кастра Батава, Кастра Августа, Кастра Регина — все они были повергнуты в прах и вычеркнуты из истории. Земля как будто поглотила цивилизацию. Вместо аромата цветущих яблонь в воздухе витал пепел, и от каждого разрушенного дома пахло горелым деревом, гнилью и сыростью. Засохшая кровь покрывала мостовые затейливой мозаикой. Настенные фрески были забрызганы мозгами обитателей домов, которые умерли, глядя на них. Пророки были правы: это нашествие предвещало конец цивилизации. Пройдёт тысяча лет, а Европа не забудет о нём. Зло прискакало на лохматых степных лошадях, и ангелы улетели. Той весной померк дневной свет.

Аттила был доволен.

Как-то в полдень он остановился перекусить в разрушенной римской крепости под названием Сумилосенна. Её гарнизон был истреблён с особой жестокостью, потому что солдаты смело сражались с противниками и сопротивлялись до последнего. Аттила поставил ноги в кованых сапогах на грудь убитого трибуна, которого, как он слышал, звали Стенис. Туника воина была закреплена у ворота золотой застёжкой в форме осы. Король нагнулся и сорвал застёжку. Прежде он не видел подобного украшения и поэтому обязательно подарит его Керке.

— Владелец этой застёжки умел больно жалить, — скажет ей Аттила.

Никакие военачальники не обучали его боевым искусствам. Никакие придворные не прививали ему хороших манер. Никакой певец не просил его дотронуться грубыми, заскорузлыми пальцами до арфы или лиры. Ни одна женщина не смягчала его частые порывы гнева, а ярость вскипала в нём ещё с детских лет, когда его били и сурово тренировали, а затем, уже в зрелости, гнев Аттилы только усилился из-за предательств и войн. Ни один священник не объяснил ему, отчего он появился на свет, и не удовлетворил его любопытство. И ни один прорицатель не осмелился предположить, что он может проиграть битву. Он был первородной стихийной силой, присланной, чтобы очистить мир.

Он считал, что гунны отличались от других людей, и столь сильно, что были уже не людьми, а богами. Или, возможно, его люди вторглись в мир, населённый низшими существами, сотворёнными из грязи. Разумеется, смерть каких-то римлян ничего не значила для него. Их образ жизни был ему глубоко чужд, а обычаи казались необъяснимыми. Он понимал, что жизнь — это борьба, и повседневные, простые и мирные, радости некоторых людей сбивали его с толку. Человек может быть либо убийцей, либо жертвой. Эта вера в безжалостность жизни окрашивала все поступки Аттилы.

Он был готов вести своих гуннов к победе, но никому не доверял. Он никого не любил и ни на кого не рассчитывал. Он знал, что никогда не станет отдыхать, ибо отдых означал смерть. Ведь когда он уснул, эта римская ведьма чуть не сожгла его заживо! Как она его проучила! И теперь он спал лишь урывками, заметно постарел и не мог избавиться от навязчивых видений. Но так и должно быть. Убийство — это суть жизни. Только разрушение сулит безопасность.

Аттила не был стратегом. Он не представлял себе земли, которые собирался завоевать. Их красота, плодородие или, напротив, скудость были для него почти нематериальны. Но он знал, что такое страх, и жаждал катастрофы, но такой катастрофы, которой станет падение Аэция. Пусть на каждого убитого римского воина придутся два, а то и три дезертира, которые посеют панику, подобную чуме. Пусть с каждым новым рассказом очевидцев его всадники станут казаться ещё уродливее, их цель — ещё опаснее, их вонь — ещё омерзительнее, а их жадность — ещё ненасытнее. Врагов нужно сначала запугать. Конечно, его орда огромна, но в сравнении с многими миллионами римлян она ничтожно мала. Её сила в том, что армию гуннов считают непобедимой. Они никогда не проигрывали сражений, не проигрывали оттого, что никто не верил, будто они могут проиграть.

Он не знал, что Аэций начал перехватывать по пути десятки тысяч беженцев. Римский генерал как будто ловил их в сети, вербовал мужчин в свою армию и посылал женщин и детей на помощь крестьянам.

Аттила вовсе не собирался вступать в бой с Аэцием, если бы его не вынуждала необходимость: римлянин был слишком хорошим солдатом. Но если им придётся сойтись в сражении, он выберет момент, когда Аэций останется почти один, его союзники перессорятся между собой, его города будут пылать в огне, бездомные похитят запасы его продовольствия, легионеры ослабеют и утратят боевой дух, император начнёт колебаться, а военачальники изменят ему. Аттила никогда не проигрывал битвы ещё и потому, что никогда не воевал честно, по правилам. Неожиданность, обман, предательство, количественное превосходство, страх и уловки позволяли ему побеждать в любой схватке, в любом поединке — начиная от убийства родного брата и кончая разграблением и уничтожением восточных провинций. Только потеря старого меча втайне тревожила его. Он знал, что это был всего лишь талисман с хитро сочинённой им самим историей, но приближённые Аттилы поверили в его магическую силу. Ведь лидерство основано на вере. Никто не говорил об исчезновении меча, однако оно посеяло семя страха.

Победы должны возместить утрату символа. Варвар привёл свою свиту из полководцев и гонцов на травянистый склон, спускавшийся к придунайской равнине. Войска выстроились длинными колоннами, и атакующие силы растянулись до линии горизонта. Всадники отдыхали на крепких низкорослых лошадях, жевавших траву. Но Аттила никогда не расслаблялся. Он понимал: стоит ему расслабиться, как эти шакалы восстанут против него. Его полководцев можно было держать в узде только за счёт награбленной добычи, этих трофеев, развращавших гуннскую знать. Чем больше они брали, тем больше им хотелось взять, а чем больше им хотелось взять, тем сильнее они делались похожими на римлян. Аттила не знал, как решить эту дилемму, и не видел иного пути, кроме всеобщего разрушения. Он считал, что выжженная земля станет спасением для гуннов.

Он жаждал пустоты.

Он сожжёт Илану на костре, как только ему вернут меч.

Это закон вселенной, и этот цикл никогда не сможет завершиться.

* * *

Илана стала экспонатом диковинного зоопарка Аттилы. Она сопровождала армию вместе с жёнами гуннского короля и девушками-рабынями. Но ехала не в уютной повозке с коврами и мягким балдахином. Теперь её домом была клетка на колёсах с деревянными шестами и сетчатой крышей, открытой для дождя и солнца. Эту клетку включили в состав из дюжин повозок, где рядом с Иланой ехали медведи на цепях, лев, найденный на римской вилле, мечущийся волк, три пленных римских генерала, втиснутых ещё в одну железную клетку, и любимые животные Аттилы — визжащие барсуки. Прежде такие повозки с клетками использовались как загоны для рабов и заключённых, но всех римских рабов заставили служить в огромной армии Аттилы, а освобождавшихся преступников просто казнили. Вот Аттила и решил загрузить свой «транспорт» диковинками, в том числе женщиной, пытавшейся его сжечь. Её по не выясненным до конца причинам согласились оставить в живых.