Сен-Жюст. Живой меч, или Этюд о счастье - Валерий Шумилов

Тем не менее, кое-кому в тот момент показалось, что с Неподкупным покончено, – неудачно выступивший Робеспьер потребовал для более обстоятельного ответа восьмидневной отсрочки. Жирондисты торжествовали. И в своем ликовании не обратили внимания на то, что декрет о создании специальной комиссии для расследования поведения Робеспьера не был даже поставлен на голосование. По-видимому, его решили оставить на «потом». А «потом» не было – 5 ноября Робеспьер в большой речи в пух и прах разбил доводы Луве, легко доказав, что все обвинения направлены не столько против него, сколько против самой революции 10 августа.

– Граждане, неужели вам была нужна революция без революции? – издевательски спросил Неподкупный, и его слова потонули в шумной овации зала. После чего он удостоился еще большего триумфа – вечером в Якобинском клубе в его честь было устроено торжественное факельное шествие с пением «Марсельезы».

Как полагал Сен-Жюст, это выступление против Робеспьера не случайно совпало с прибытием в Париж первых отрядов федератов, то есть той самой «департаментской охраны», против которой он недавно столь решительно протестовал. Жирондисты получали в свое распоряжение собственные войска. Но они рано торжествовали: Конвент официально так и не проголосовал за закон о департаментской страже. Не поддержал он и странное предложение Барбару, в точности повторившего предложение Петиона двухмесячной давности, о том, чтобы в случае опасности (в том числе и «внутренней») Собрание должно было бы покинуть Париж.

Дискуссия о «департаментской страже» стала неактуальной.

На повестке дня встал куда более важный вопрос, который хотя и касался только одной личности, был не менее значимым для Собрания, чем будущее принятие республиканской конституции. Речь шла о судьбе бывшего короля.

16 октября Конвентом был организован Комитет законодательства для обсуждения процедуры судебного процесса над низвергнутым монархом. 7 ноября от имени Комитета выступил депутат Майль, который в весьма осторожных выражениях заявил, что Людовик XVI в принципе может быть судим, ибо больше не обладает правом королевской неприкосновенности, провозглашенной конституцией 1791 года, так как, во-первых, он эту конституцию сам и нарушил, а во-вторых, «права правления», врученные ему нацией, были отобраны у него восстанием 10 августа и переданы Конвенту, который, таким образом, имеет полное право относиться к королю как к обычному гражданину.

Дискуссия о короле открылась 13 ноября. Следом за первым малоизвестным оратором на трибуну поднялся уже совсем неизвестный депутат от департамента Эна Антуан Сен-Жюст и от имени всей партии Горы начал:

– Я намерен доказать вам, граждане, что король может быть судим и что мнение Мориссона, отстаивающего неприкосновенность короля, и мнение комитета, предлагающего судить его как гражданина, в равной мере ошибочны. Короля следует судить согласно принципам, не имеющим ничего общего ни с тем, ни с другим мнением… [80]

24 апреля 1793 года

* * *

САМЫЙ ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ…

День 24 апреля года тысяча семьсот девяносто третьего должен был стать для Сен-Жюста самым знаменательным днем в его жизни, – в этот день он выносил на суд Национального конвента свой проект конституции Франции. Это был уже не первый день дебатов по основному закону страны, над которым давно и, как оказалось, напрасно трудилась Конституционная комиссия Конвента, состоявшая на момент ее создания в прошлом году почти из одних жирондистов. Теперь «партия Горы» брала реванш – зачитанный 15 февраля энциклопедистом Кондорсе проект конституции слишком уж много бравших на себя «государственных людей» был отвергнут с ходу, как «умеренный и недемократический». И первым из монтаньяров, кто должен был представить свой альтернативный проект главного государственного закона, был Сен-Жюст.

Важность возложенной на него миссии Антуан осознавал вполне. Собственно, сам Конвент был созван лишь для того, чтобы в кратчайший срок выработать и оформить вторую французскую конституцию, теперь уже конституцию республиканскую, и, приняв ее, немедленно разойтись, передав полномочия сформированным по этой новой конституции органам власти. Тогда многие здравомыслящие французы с неодобрением отзывались о сроках деятельности Учредительного собрания, трудившегося над первой, в сущности, так и не ставшей нужной конституции целых два с половиной года, и отводили для только что собравшегося экстраординарного Конвента срок деятельности в несколько месяцев. В то время никто не мог представить многомесячную борьбу жирондистов и монтаньяров, затмивших политические баталии прежних Собраний, начавшуюся гражданскую войну и, наконец, затянувшийся процесс короля. Но вот с открытия Конвента прошло уже семь месяцев, а депутаты только-только приступили к тому, ради чего собирались, и не было похоже, что решение по конституции будет принято быстро, – спор, какой ей быть, грозил затянуться до окончательного падения одной из двух враждующих партий.

В этом споре молодому депутату от департамента Эна очень хотелось бы занять нейтральную позицию. Поглощенный мыслями о конституции, он считал почти что ниже своего достоинства вмешиваться в межфракционную борьбу. Ведь, подобно Кутону, он и в Конвент стремился больше всего ради возможности участия в создании основного закона для Франции. Быть истинным законодателем и осознавать, что ты сам своими руками приблизил для окружающих общее счастье, значило для Сен-Жюста неизмеримо больше, чем победа над какими-то жирондистами.

Это его желание не осталось незамеченным Робеспьером, который сам трудился над собственным проектом конституции, и уже в начале января Сен-Жюста, так же как и его соратника по устремлениям Кутона, избрали в состав Конституционной комиссии Якобинского клуба, созданную по предложению Дантона еще в октябре в противовес жирондистской Конституционной комиссии самого Конвента.

Так они впервые сошлись за одним столом – Кутон, Сен-Жюст и Робеспьер…

Вот и сейчас, предваряя «конституционную» речь Сен-Жюста, на трибуну поднялся Робеспьер и обрушился с критикой на проект Кондорсе, точнее на основу этого проекта – жирондистскую Декларацию прав человека и гражданина. Неподкупный обращался к святая святых самой буржуазной революции – к праву собственности:

– Конечно, не нужно было революции для того, чтобы мир узнал, что крайнее неравенство имуществ есть источник многих бед и многих преступлений. И тем не менее мы убеждены в том, что имущественное равенство – химера. Что до меня, я считаю, что оно еще менее необходимо для личного счастья, чем для общественного благоденствия. Гораздо важнее сделать бедность почтенной, чем осудить богатство… Пусть грязные души, уважающие только золото, знают, что я отнюдь не хочу касаться их сокровищ, каким бы нечистым ни был их источник. Знайте, что тот аграрный закон, о котором вы столько говорили, лишь призрак, созданный плутами, чтобы напугать дураков… Давая определение свободы, важнейшего из благ человека, самого священного из прав, полученных им от природы, вы правильно сказали, что она имеет границею права других. Почему же вы не применили этого принципа к собственности, которая является социальным институтом?