О команде Сталина - годы опасной жизни в советской политике - Шейла Фицпатрик

Калинин был к концу войны тяжело болен и в марте 1946 года умер. Письмо, которое он написал Сталину с просьбой освободить его жену, Екатерину Лорберг, дошло до кабинета Сталина лишь после его смерти, но ее все равно освободили по амнистии 1945 года, хотя и не разрешили вернуться в бывшую квартиру в Кремле. Таким образом, она смогла присутствовать на похоронах мужа, которые прошли со всеми государственными почестями[575]. На посту главы Верховного Совета Калинина сменил Николай Шверник, старый большевик, бывший профсоюзный деятель из рабочего класса, ровесник Молотова и Ворошилова, а также секретарь ЦК, работавший под началом Сталина еще в середине 1920-х годов. С 1939 года Шверник был кандидатом в члены Политбюро, и хотя он не принадлежал к ближнему кругу, все члены команды его знали и ценили его работу на экономическом фронте во время войны[576].

Николай Булганин, который стал кандидатом в члены Политбюро в марте 1946 года, был еще одним новичком. Этнический русский, как и другие недавние новобранцы в команде, он был назначен заместителем Сталина на пост министра обороны в 1944 году и после этого был довольно частым посетителем сталинского кабинета. У него не было военного опыта: после работы в ЧК во время Гражданской войны он был на руководящих должностях в промышленности, а затем возглавил Исполком Моссовета, тесно сотрудничая в 1930-х годах с Хрущевым. Хрущев, хотя и был другом Булганина, никогда не считал, что это великий ум или военный гений; другие участники команды называли его хвастуном и позером. Он был образованным человеком, по меркам команды; его жена Елена была учителем английского языка. Но главной его отличительной чертой, кажется, была коммуникабельность. Его семья уже имела многочисленные социальные связи с членами команды: жена была подругой жены Хрущева; дочь Вера, позже вышедшая замуж за сына адмирала Кузнецова, училась в школе со Светланой Сталиной и Светланой Молотовой и была подругой Рады Хрущевой и Валентины Маленковой; сын Лев дружил с Василием Сталиным[577].

Что касается остальных, то Хрущев находился в Киеве, редко появлялся в Москве и, следовательно, оставался вне ближнего круга. 1946–1947 годы были для него тяжелым временем, во-первых, потому что на Украине снова разразился голод, а во-вторых, потому что Сталин послал «на помощь» ему Кагановича; его бывший покровитель в 1947 году на 10 месяцев занял должность первого секретаря Компартии Украины, а Хрущев был вынужден остаться вторым секретарем, что было для него унизительно. Неудивительно, что Хрущев, который почти всю войну провел в дороге, серьезно заболел воспалением легких. Ко времени возвращения к работе Каганович, как вспоминал Хрущев, «распоясался», стал преследовать не только украинских националистов, что было обычным делом, но и евреев[578]. За исключением этого всплеска в 1947 году, статус Кагановича, который в первые послевоенные годы был на низком уровне, заметно не улучшился: до украинского рейда он возглавлял Министерство промышленности строительных материалов, а затем отвечал за государственное снабжение[579].

Андреев, который болел и почти полностью оглох, также впал в немилость. В марте 1946 года он не был снова назначен секретарем ЦК и почти полностью исчез из списка посетителей кабинета Сталина, хотя продолжал работать, теперь в области сельского хозяйства[580]. Ворошилов тоже был не в фаворе. Сталин часто относился к нему с презрением — «как к собаке», по словам одного иностранного наблюдателя, — давил на него, отказываясь отвечать на его призывы вспомнить старую дружбу. Примерно в это же время Сталин начал намекать, что Ворошилов может быть британским шпионом, но со Сталиным никогда нельзя было знать, как воспринимать подобные намеки. В любом случае, Ворошилов оставался членом Политбюро, а по возвращении из Венгрии получил работу в управлении культуры, что было не так уж странно, учитывая долгую историю его дружбы и покровительства артистам и театру, но весьма далеко от его предыдущей специальности и военного дела[581].

Результат всех этих сталинских игр был, в сущности, очень скромным. В команде появились некоторые новые лица (хотя большинство из них оказались временными), но старые члены команды остались на месте — с предупреждением, иногда довольно унизительным и пугающим, что пребывание в должности не гарантировано. Это то, что касалось политических деятелей. Что касалось военных, то маршалу Жукову не повезло. Было почти предопределено, что чрезвычайно популярный победитель Берлина, человек на белом коне на Параде Победы 1945 года, должен вызвать подозрение Сталина и что Сталин ему это припомнит в послевоенные годы. Именно так и произошло. Глава советской военной администрации в Германии сразу после войны, Жуков был в начале 1946 года отозван в Москву и назначен главнокомандующим советскими сухопутными войсками, а через несколько месяцев внезапно уволен по обвинению в «потере скромности» и в том, что «приписывал себе разработку операций, к которым не имел никакого отношения», и понижен в должности до главы Одесского военного округа. В 1948 году произошел скандал с военными «трофеями», которые он привез из Германии, в его квартире был сделан обыск, его снова понизили в должности и на этот раз отправили командовать Уральским военным округом. Хотя люди (в том числе и члены команды) его хорошо помнили, его имя начало вымарываться из хроник Второй мировой войны, и он даже исчез с картин, изображающих Парад Победы. Приняв свое изгнание как хороший солдат, он нашел себе на Урале новую жену, к ярости старой, и к 1952 году снова стал входить в милость, хотя до смерти Сталина так не вернулся в Москву[582].

Ко времени Потсдамской конференции, состоявшейся летом 1945 года, медовый месяц с союзниками уже закончился. Не успела Потсдамская конференция завершиться, как Соединенные Штаты, без предварительной консультации, сбросили свое новое грозное оружие — атомную бомбу — на Хиросиму. Западные державы были недовольны степенью советского контроля в восточноевропейских государствах. Согласно ялтинским договоренностям, эти государства относились к советской сфере влияния, но теперь они переходили к коммунистическим однопартийным режимам под советской опекой и все больше походили на сателлитов. Черчилль все еще хорошо отзывался о Сталине: «Я лично не могу чувствовать ничего иного, помимо величайшего восхищения по отношению к этому подлинно великому человеку, отцу своей страны», — сказал он в Палате общин в ноябре 1945 года. Но на Сталина это не произвело впечатления: Черчилль просто пытался «успокоить свою нечистую совесть» за организацию «англо-американо-французского блока против СССР», писал он членам своей команды из Сочи; и добавил, вероятно, чтобы нанести косвенный удар по Молотову и Микояну: «У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов». Предсказывая, что произойдет на внутреннем фронте, Сталин объявил, что такое отношение унизительно и опасно. «С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу»[583].