Письмо Софьи - Александра Девиль

– Гляди-ка, уцелел домишко нашей Евдокимовны! Мой на Пятницкой куда больше пострадал, восстанавливать надо. Ну, да это ничего, уж как-нибудь справимся; главное, что супостата прогнали и войне конец.

Софья промолчала; для нее конец войны не означал конца ее испытаний; война продолжалась в ней самой. Лишь усилием воли она подавляла то чувство одиночества и душевного разлада, которые охватили ее после известия о гибели Даниила. И встреча с Юрием отнюдь не облегчила ей душу, а только добавила горечи.

Вслед за Иваном Филипповичем Софья направилась к серому дому с зелеными ставнями. У ворот стояли две тучные пожилые женщины в купеческих салопах и о чем-то спорили, оживленно жестикулируя.

– Да вот же и сама Евдокимовна со своей кумой! – приглядевшись, сообщил Иван Филиппович.

– Ну, хоть в этом мне повезло, – вздохнула Софья.

– Да вы не печальтесь, барышня, – с сочувствием глянул на нее купец. – Кучеру заплачено, чтобы он вас до братниного дома довез. А воров тех, которые сироту обобрали, Бог еще накажет.

– Спасибо вам за помощь, Иван Филиппович.

– А как же, православные должны друг другу помогать. – И, приблизившись к серому дому, окликнул хозяйку: – Эгей, Евдокимовна! Будь здорова сама и твоя кума!

– А ты, старый, все с прибаутками! – оглянулась на него купчиха. – Сам тоже будь здоров! Ну, слава Богу, возвращаются в Москву-то люди понемногу. Вон и ты вернулся. А мы уж думали, так и останешься у брата в Могилеве, а то и женят там тебя на какой-нибудь литвинке. Да ты, правда, и не один. – Евдокимовна с любопытством оглядела Софью. – Но больно молода для тебя. Это, верно, твоя племянница?

– Болтушка ты, Евдокимовна! А эта барышня – моя попутчица, едет она от самой Вильны. К брату на Покровку направляется, а сюда нарочно завернула, чтобы тебя найти.

– Меня? – удивилась купчиха и переглянулась с кумой. – Что-то я такой барышни не припомню.

– Да, вы не знаете меня, Евдокимовна, – пояснила Софья. – Зато, говорят, вы знали всех купцов в округе. Меня интересует одна семья, жившая здесь до войны. Туркины. Слыхали вы о таких?

– Как же, как же! – оживилась купчиха. – Туркин Федот еще тот самодур был! А жена его Маланья – дура дурой, боялась его как огня, хоть сама была из зажиточной семьи. Наверное, от его-то тиранства у нее и дети мертвые рождались.

– Но ведь у Туркиных все же была одна дочь? – волнуясь, спросила Софья. – Ей сейчас, должно быть, лет тринадцать-четырнадцать.

– Да, была, – подтвердила Евдокимовна. – Уж каким-то чудом Маланья разродилась живой девочкой. Говорят, кучу денег заплатила лучшей повивальной бабке. А больше-то у Туркиных детей, кажись, и не было.

– Порода, видно, такая у Маланьи, – вступила в разговор кума. – Ведь и сестра ее, которая с учителем сбежала, тоже не имела детей.

– А как звали дочку Туркиных? – поинтересовалась Софья.

– Как звали?… – Евдокимовна наморщила лоб. – Не то Ангелина, не то Акулина. А может, Антонина…

– Да путаешь ты все! – перебила ее кума. – Звали ее Галина.

– Нет, это ты, мать моя, путаешь! – вскинулась Евдокимовна. – Памяти-то у тебя отродясь не было! Ангелина или Акулина, но никак не Галина, уж это точно!

– А я говорю – Галина!

Иван Филиппович остановил спорщиц:

– Да ладно вам препираться, трещотки! Лучше скажите барышне, куда и почему Туркины уехали из Москвы.

Купчиха охотно пояснила:

– А Федот, как разорился-то на полюбовницу, так дом городской ему пришлось продать, и уехал он в село под Тулой.

– Да не под Тулой, а под Рязанью! – поправила ее кума.

Опасаясь, что в этом споре истины не добиться, Софья поспешила спросить:

– И что, с тех пор Туркины в Москве не появлялись?

– Вот как уехали – так будто и сгинули! – развела руками Евдокимовна. – Когда-то один ямщик говорил, что будто бы Федот помер где-то в дороге. Ежели так – то поделом ему, Бог наказал самодура за то, что он Маланью со свету сживал. Правда, она навряд ли тоже долго прожила.

– Значит, их дочка могла остаться сиротой? – насторожилась Софья. – А нельзя ли у кого уточнить, где все-таки находится село, в которое переехали Туркины?

Купчихе вдруг показались подозрительными настойчивые расспросы незнакомой девушки, и она недоверчиво прищурилась:

– А вам это зачем, барышня?

– Да, видите ли… меня просили о них узнать дальние родичи, – нашлась Софья.

– Какие родичи? С Федотовой, что ли, стороны? Может, кто в опекуны девчонке набивается? Так ее, коли осиротела, Маланьина сестра к себе возьмет. Все лучше, чем отцовская родня.

– Значит, о Туркиных вы больше ничего не знаете? – не унималась Софья. – Может, о семье Маланьи вам что-нибудь известно?

– Истинный крест – ничего! – покачала головой Евдокимовна. – Родители Маланьи были не отсюда, мы их и не видывали. Только сестру ее, сбежавшую из отцовского дома с учителем, мы тут встречали пару раз. А я и сама бы хотела знать, жива ли Маланья, да где маленькая Ангелина обретается.

– Галина! – поправила ее кума.

Софья поняла, что больше от кумушек ничего не добьется, и, распрощавшись с ними, поблагодарив Ивана Филипповича, снова села в экипаж и велела ямщику ехать на Покровку.

Итак, она узнала, что ее сестра росла в несчастливой семье и могла за это время остаться сиротой, что имя ей дали предположительно Ангелина – Акулина – Галина. Этих сведений было недостаточно, чтобы найти девочку, но все же какая-то надежда у Софьи оставалась. Проезжая мимо полусгоревшей церкви, она перекрестилась и мысленно сказала сама себе: «Я отдам церковные сокровища на восстановление какого-нибудь храма и попрошу Господа помочь мне найти сестру».

Чем ближе был дом Павла, тем тревожнее становилось на душе у Софьи. Девушка опасалась, что ее встретят только голые стены разоренного жилища, которое покинули вороватые слуги, а Павел еще не успел вернуться, и не у кого будет даже узнать о его судьбе. Софья сомневалась и в том, имеет ли она право брать на себя роль хозяйки в отсутствие настоящего владельца.

И вдруг, в какой-то момент, девушка поняла, что мыслями о будничных житейских хлопотах просто старается заслонить то главное, что подспудно давило ей душу уже много дней. Наверное, она бы пережила и трудности, и разорение, и любые мытарства, если бы знала, что впереди есть надежда на счастье. Но теперь, когда все кончено, когда ее воздушно-юная любовь к Горецкому развеялась, а настоящая, зрелая, женская любовь к Призванову пробудилась слишком поздно, теперь вместо романтических мечтаний остается лишь устраивать по мере сил свою одинокую судьбу и вместо любви и страсти искать благополучия.

Подъехав к дому на Покровке, Софья сразу же отметила, что жилище не пустует и не выглядит заброшенным: в окнах были вставлены стекла, улица перед фасадом очищена от мусора, из трубы вился дымок. Двое мужиков, незнакомых Софье, чинили покосившиеся ворота. Девушка решила, что это Павел, вернувшись, нанял новых слуг взамен проворовавшихся старых. Выйдя из экипажа, она кинулась к воротам: