Империя наизнанку. Когда закончится путинская Россия - Максим Кантор

Что касается Вадима Левенталя, петербургского писателя, разрешите ответить подробно — я считаю Левенталя своим другом и мне было бы странно оставить без ответа несправедливые слова, сказанные в его адрес. Вадим — гордый независимый человек, по определению не способный написать «лизоблюдскую» статью; напротив. Весь пафос учительства Топорова (если можно назвать отношения Топорова с молодежью этим словом) состоял в том, чтобы привить человеку независимость мышления; умение не петь в хоре — даже (и особенно в том случае) если это хор либеральный. Топорова (да и любого думающего человека) часто посещала мысль о том, что «свободолюбивый хор» — это смысловое противоречие, перформативная контрадикция. Свободные люди в хоре не поют; специфическое коллективное фрондерство, умение всем вместе думать одинаковую свободную мысль — это смешило Топорова. Он органически не переносил подделок; был брезглив. Репутацию свободомысла завоевать ничего не стоило, да и стоила эта репутация недорого.

Я знаю Вадима как благородного человека и полагаю, что Вадим — как и некоторые иные люди, раздраженные десятилетиями культурного компрадорства — выступает против культурных шаблонов; это его полное право. Шаблоном последних десятилетий было культурное компрадорство, угодничество перед идеалами чужих стран. Иное дело, что отрицая угодничество — было бы странно полюбить в собственной стране агрессивность и варварство.

Иное дело, что в последнее время возникла плеяда молодых литераторов — патриотов со смещенными моральными критериями; их пассионарность мне представляется вульгарной. Но это лишь мое мнение, возможно, читателям такое и нравится. Молодые патриоты, романтические пассионарии — это и амбициозно, и пусто; но общество оказалось между Сциллой и Харибдой: выбрать трудно.

Пустота не могла не привести к агрессивности, но разве это сегодня лишь стало понятным? Еще раз скажу, не боясь повторяться: мы получили сегодня патриотизм столь же фальшивый, антигуманный и дрянной — сколь фальшива и дрянна была недавняя так называемая демократия. Это оборотная сторона медали: и мало того, добрая половина сегодняшних патриотов была выпестована либералами; да и сейчас, неужели вы думаете, что они поссорились друг с другом?

Либерал и патриот остаются добрыми приятелями по общим рыночным литературным гешефтам. Обратите внимание, какая из-за этой нравственной сумятицы — возникла сумятица идей: боевики в Донецке будто бы строят социализм, сумасшедшие активисты — «историки» сравнивают боевиков с испанскими республиканцами 1936 года, вооруженные люди называют себя интер-бригадовцами; квази-социалистические бригады сражаются за воцарение Российской империи. Вы имперский социализм представить можете? Лидеры называют геополитические интересы России и русскую империи главной целью. Геополитический социализм бывает? Борются с украинскими олигархами, в то время как в России уже откровенно говорят о крепостничестве, как о скрепе общества. И такая дикая смысловая каша в голове у большинства.

Говорят пылко и глупо о весне нации, о пассионарности. И каждой строчкой оправдывают убийства — ведь цель войны возвышенна. Вы обратили внимание на то, как изменилось в обществе отношение к Первой мировой войне? Прежде эту войну (в традиции социалистической) считали империалистической бойней, но сейчас — героическим подвигом русского народа; президент сказал о том, что победу у русского народа вырвали, благодаря предательству (большевиков). И это славословие империалистической бойне идет рука об руку с мелодекламацией об интербригадах. Все это пишут и говорят люди, которые считаются историками, писателями, социологами.

А то, что газеты, в которых печатаются радетели весны, стали рупором евразийства, рупором геополитики — стремительно сделались этакими «Фолькишер беобахтер», так это нормально; трансформации печатных изданий совершаются быстро. Писателей не жалко; жалко читателей. Русская литература должна будет найти ответ на дегуманизацию общества; национализм этого ответа не даст, империя и «русский мир» тем более.

Специфическая российская проблема звучит так. Россия — своими размерами и устройством своей сырьевой экономики приговорена быть империей; Россия выживает только как империя. Противоположной (и тоже сугубо российской) концепцией является феодальная усобица, раздел на уделы, на улусы чингизидов. Такой опыт у России тоже есть — страна была раздроблена на княжества в до-московский период; страна распалась на автономии во время Гражданской войны; страна тяготела к этому сценарию в 90-е годы; легко прогнозировать, что дробление на улусы приведет к локальным войнам, тем паче что своего производства в большинстве улусов не будет. При разделе Советского Союза пропали миллионы людей, провалившихся меж границ и убитых на гражданских войнах; при разделе России на улусы будет еще хуже, поскольку делить уже практически нечего — есть просто неурожайные земли, есть земли с разрушенным производством. Поэтому сберечь целостность страны — в какой-то мере вопрос выживания народа; нельзя сказать, что сегодняшняя тоска по империи возникла на пустом месте. Но, желая спасти народ от будущего развала, людей убивают сегодня — лишая пенсий, посылая на войну, закрывая больницы. Крепостничество — не способ борьбы с колониализмом; но ничего иного предложить в качестве оружия против колониализма не сумели. А как с крепостничеством и национализмом бороться, на это и вовсе нет ответа.

Мы вошли в полосу тумана.

— Магритт рисует трубку и подписывает: «Это не трубка». Вы всегда, в своих романах, эссе, статьях, картинах, рисунках, циклах, выступлениях — Максим Кантор? Приходится ли идти на компромиссы, изменять себе, пусть и незначительно, подстраиваться под ситуацию? Ведь легче всего критиковать российских деятелей культуры, находясь за пределами России? Насколько вас интересует мнение российской культурной элиты, и что есть сегодня круг элиты мировой? Может ли вообще художник быть независимым и свободным? Насколько художник и литератор могут самостоятельно строить свою творческую судьбу, или этим, равно как и формированием вкусов и рынка, занимаются аукционы и коллекционеры (музеи, галереи), и издатели (критики, критические рейтинги, вроде The New York Times Book Review)?

— Задавая этот вопрос, вы, думаю, и сами отлично знаете ответ. Если я чем и известен, то неумением идти на компромиссы. Это не хвастовство, чем же тут хвастаться — в компромиссе есть много мудрости. Но так повелось, что я всегда шел поперек течения, против мнения кружка — будь то в школе (я выпускал антисоветские стенные газеты, был исключен), будь то комсомоле (я вышел из комсомола), будь то в союзе художников (я организовывал подпольные выставки), в среде авангардистов (я выступил против авангарда) в среде либералов (я выступал против нео-либерализма) или в среде патриотов — которые вообразили, что я с ними, коль скоро не люблю разграбление страны и демократическую светскую публику, а я выступил против возрождения русской империи и против вторжения в Украину. О каких компромиссах тут можно говорить? Так уж получилось, что я последовательно выступил против всех возможных лагерей. Я знаю, что общение со мной крайне неудобно, и знаю, что вызываю раздражение, если не ненависть, у многих — прежде всего независимостью. Именно независимостью и дорожу.