Потому и сидим (сборник) - Андрей Митрофанович Ренников

то только человек природой, а не природа человеком.

Разумеется, это ложь. Жалкая ложь, против которой в свое время мужественно боролся Христиан Вольф[239], но которая, к сожалению, восторжествовала в лице Канта и заполнила собою сознание современного культурного европейца.

Сколько уже лет, наученный горьким опытом, я советую своим добрым знакомым, отправляющимся на лето в Бретань или в Савойю, или в Пиренеи:

– Уезжайте, господа, тихо, незаметно. Чтобы тучи не видели.

Но нет. Под влиянием ли Канта или просто так, но все обязательно поднимают перед отъездом шум и гвалт. Платье вывешивается, ремни покупаются, заплесневевшие чемоданы – о наивность! – выставляются для просушки прямо на солнце.

И, конечно, как только небо заметит раскрытый, готовый к упаковке, чемодан, оно немедленно принимает необходимые меры.

Только что Иван Иванович погрузил вещи на такси, а из-за Эйфелевой башни уже показывается туча. Сначала ждет, пока все сядут, затем приподнимается выше, чтобы удостовериться, взяли ли с собой детей и кота… И когда такси благополучно трогается с места, из-за Мон-Валериана поднимается второе облако, посерьезнее.

– Куда едут? – слегка погромыхивая, шепотом спрашивает оно.

– В Вогезы.

– Надолго?

– На месяц.

– Детей взяли?

– Взяли.

– Кота тоже?

– Тоже.

– Отлично. Давай догонять.

* * *

В последние годы, никуда на лето не уезжая, я, к счастью, нашел один отличный способ бороться с солнцем и тучами.

Когда хочу, имею освежающий дождь; когда хочу – ясное небо.

Для этого необходимо только приобрести обыкновенный дождевой зонт, достаточно дешевый, чтобы он не был похож на палку.

Перед тем, как выходить из дому, часа за полтора, за два, нужно выставил его за окно, чтобы солнце заметило.

Затем, перед самым уходом, высунуться в окно, помахать зонтиком в воздухе, чтобы всему небу было видно, в чем дело, – и смело идти на прогулку. Пока зонт в руке – наверху совершенно чистый гарантированный безоблачный купол.

Когда же, наоборот, слишком жарко, и хотелось бы хорошей грозы, нужно сделать вид, что легкомысленно забыл обо всем. Пиджак без жилета, на голове соломенная шляпа, которой не жалко, в руке тонкая трость…

И как тогда долго грохочет вверху! Как радуются тучи, попавшись на удочку!

Русские люди обычно не слушают советов. Теперь каждый сам себе авторитет.

Однако все отъезжающие значительно выиграли бы, если бы действовали по моему методу сбивания погоды с толку.

Хотят в Пиренеи? И чтобы дождя не было? Пусть берут билеты куда-нибудь в сторону Страсбурга, выгружаются незаметно на узловой станции, и поздней ночью, когда солнца нет, тихо, бесшумно пересаживаются во встречный поезд, идущий в Тулузу…

А то не наивность ли? Ехать прямо. При полном дневном свете. Показывая тучам свои чемоданы. Да еще кота брать при этом!

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 13 июля 1931, № 2232, с. 2.

По стопам Ленина

В Женеве, как во всяком благоустроенном городе, конечно, есть свои коммунисты. Несколько недель тому назад здесь происходили даже коммунистические беспорядки. Представители местной ячейки напали на группу националистов, завязали драку, драка дала в результате некоторое количество раненых…

И все прошедшее было бы, разумеется, вполне нормальным явлением для благоустроенного города, стремящегося в шествии по пути прогресса не отставать от других европейских центров.

Однако, как оказывается, женевские коммунисты обладают одной своеобразной особенностью. В то время, как в других местах коммунистическим движением обычно захватываются подонки рабочих масс, пролетариат низших рангов, неудачники, люди озлобленные, люди, обойденные судьбой, – в Женеве ничего подобного нет.

Прибывший на днях из Швейцарии русский эмигрант рассказывает мне, что женевская ячейка именно лишена перечисленных коммунистических черт. Председателем ее состоит сын аптекаря-миллионера. Члены президиума и остальные товарищи, все – дети местных крупных домовладельцев, купцов, веселящаяся молодежь из состоятельных буржуазных кругов. И все-таки блага мира как видно недостаточны чуткой душе приверженцев красной Москвы. Что-то постоянно гложет их нежное сердце. Что-то волнует. При упоминании о швейцарских буржуазно-республиканских законах загораются их глаза непримиримым гневом, при одном только произнесении слов «федеральный совет» грозно сжимаются кулаки, и из груди вырывается крик:

– Долой правительство!

Лица, стоявшие далеко от коммунистического движения в Женеве, различно думали о причинах увлечения золотой молодежи Москвой. Одни, благодушные, полагали, что молодые люди по свойственному юным годам стремлению ввысь, не удовлетворены утехами жизни, ищут счастья в романтизме утопий. Другие, подозрительные, считали, что все дело в недостаточном количестве карманных денег, которые веселящимся детям выдают их родители аптекари, домовладелицы, часовых дел мастера. И на чьей стороне правда – на стороне благодушных или на стороне подозрительных, трудно было сказать, не зная точно всех обстоятельств.

Когда коммунисты шли по улицам в лакированных туфлях, в костюмах от лучших портных, бряцая золотыми цепочками, и кричали:

– Мы хотим жить так, как в Москве!

– Товарищи! Мы пойдем по стопам Ленина!

Всем казалось, что добродушные правы. Что в призыве жить как в Москве кроется приглашение к отрешению от лакированных туфель, от щегольских модных костюмов. Что все это – своеобразный возврат к суровым временам Кальвина. Протест против рассеянной праздной жизни.

Но когда сын аптекаря – председатель ячейки – вместе с двумя другими товарищами на советский счет съездил в Москву, на советский счет жил в России, пил, кутил, и на советский счет вернулся обратно, многие стали склоняться к версии подозрительных:

– Очевидно, действительно, деньги понадобились. Очевидно, в самом деле, родители мало дают.

Так попеременно, временно побеждая друг друга, боролись в женевском общественном мнении два противоположных взгляда. Боролись до тех пор, пока ячейка сама не разгласила основных пунктов своей социальной программы.

– Было в этой программе все, разумеется, – сказал в заключение, вскрывая причины возникновения коммунизма в Женеве, мой собеседник. – И благо трудящихся, и гнилостность капитализма, и грандиозный успех пятилетки. Но один специальный параграф, помещенный среди других, сразу разъяснил женевской публике стремление местной золотой молодежи идти по стопам Ленина и непримиримую ненависть ее к федеральным властям.

В параграфе этом черным по белому значилось:

«Требовать немедленного открытия всех закрытых правительством домов терпимости».

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 14 июля 1931, № 2233, с. 3.

Никак нет!

Отправился недавно на один из эмигрантских балов. Покорно стал у вешалки, ожидая пока возьмут пальто, шляпу, палку. И, вдруг, слышу возле себя – громкое, самодовольное:

– Здравия желаю. Как изволите поживать?

Неизвестный господин, с рябоватым лицом, грузный, нескладный, в смокинге, который мало гармонировал со всей фигурой, уставился на меня лукаво-покровительственным взглядом, преувеличенно-дружески протянул руку.

– Спасибо. Живу кое-как… – растерянно пробормотал я.

Это одно из самых отвратительных положений: делать вид, что хорошо знаешь собеседника, отвечать, задавать со своей стороны кое-какие вопросы и в то же время мучительно думать: что это за тип? Со стороны, во всяком случае, жалкое зрелище. В лице полу-испуганная, идиотическая улыбка. Глаза виновато косят, голос надломлен…

– Давненько с вами не виделись, действительно, – бодро продолжал незнакомец. – Ведь хорошее-то времечко было, а?

– Да, что говорить. Не вернешь.

Какое, однако, времечко? В Париже, пять лет назад?