Петербургская баллада - Дмитрий Леонтьев

— Ни с кем перед смертью не общался? — с тревогой спросил Дивов.

— Нет. Медсестры, и те были нашими работницами.

— Да-а, злопамятный был дедок, упокой, господи, его грешную душу, — покачал головой Дивов. — Ну да бес с ним, свою задачу он выполнил. Теперь главное: не проморгать, когда «Тени» выйдут на охоту. Упустите момент, когда этот Протей попытается приблизиться к парню, — шкуру спущу. Ребята студентов контролируют?

— Так точно… Слушал вашу беседу с этим… Протеем. Серьезный парень. Какой он хоть из себя?

— На нем грима было не меньше, чем на мне, — досадливо поморщился Дивов. — Блондин, но это может быть краска, глаза голубые, но это могут быть линзы. Одет так, что кажется долговязым, хотя повадки опытного спортсмена. Скорее всего, рукопашник. Рост — сто восемьдесят — сто восемьдесят пять. Ботинки сорок второго размера… Кстати: отпечатки и следы зафиксировали?

— Только следы, — признался капитан, — он ни к чему не прикасался. Даже дверь умудрился открыть локтем… Причем так естественно это сделал, что даже позавидовал…

— Это они могут, — согласился Дивов, — интересно, кто они? Бывшие работники спецслужб? ФСБ? ФСК? «Афганцы»? «Чеченцы»? Из-за грима я могу назвать только приблизительный возраст: от тридцати семи до сорока двух. Матерый волчара, битый-перебитый… Однако было в нем нечто странное…

— Что именно?

— Не знаю. Сам не пойму… Какая-то немного неестественная манера поведения… Совсем чуть-чуть, обычному человеку это и незаметно будет. Надо будет об этом подумать на досуге… Ты бы видел мозоли на его пальцах! Я уж не говорю о костяшках… Стреляет и дерется, должно быть, неслабо. Когда будем задерживать, надо ребят отобрать так, чтобы потом не было мучительно больно за пересчитываемые трупы. А парень с гонором, — неожиданно весело добавил он.

— В каком смысле?

— Обиделся, когда я просил его «меня не подвести», — пояснил подполковник. — Голос выдержанный, спокойный, а тут что-то проскользнуло…

Может быть, сама ситуация задела… Честно говоря, я бы сам этих ублюдков с порностудии кокнул…

— Так, может быть… не торопиться? — тихо спросил капитан. — Возьмем с поличным… Так вернее.

— Думай, что говоришь! — хищно сузил глаза подполковник. — Нет, парень, тебе еще расти и расти до настоящего профи… Морально-этические проблемы — хрен с ними, а вот как ты объяснишь это руководству? Первоначальный план уже утвержден… Нет, придется так… Их мы тоже возьмем — не отвертятся. Уж больно мне кассета эта не по душе пришлась… В одном уверен: дело он не бросит. Что-то в нем такое чувствовалось… Интересный киллер: с чувством «чести». Этот будет держать обещание, данное умирающему человеку. Я, честно говоря, больше боялся, что деньги возьмут и будут дожидаться, пока профессор «ласты склеит». Теперь уверен: нет, будет работать… А значит, будем работать и мы. Операция «Тени» началась…

Вздохнув, я открыл глаза. Кого-кого, а себя-то уж не обманешь. Как ни мечтаю хоть раз в выходные дни поспать хотя бы девять часов — организм привычно отсчитывает положенные восемь, и баста! Валяйся в постели, не валяйся, доказывай себе, что хочешь спать, — фиг! Чертов будильник внутри нежным басом старшины орет в самое ухо: «Рота, подъем!» Крепко въелась в меня армия. Сколько лет пытаюсь убедить себя в том, что я — сугубо гражданский человек, а на улице все равно нет-нет да и слышу: «Служивый, закурить не найдется?» И как узнают, поганцы? В отделе и то «майором Пейном» прозвали. Я, кстати, посмотрел: хороший фильм. Для «гражданских» смешной, а для нас, бывших офицеров, очень даже актуальный. Я тоже долго не мог после армии дело по душе найти. Мыкался, мыкался, все мечтал, чтоб кто-нибудь, званием постарше, четко приказал: «Старший лейтенант Седов! Смирно! Приказываю вам в кратчайшие сроки и любой ценой внедриться в гражданскую жизнь! По исполнении — доложить!» Страшно было… первый раз в жизни страшно. Никогда ничего не боялся, ни черта, ни бога, а тут растерялся. Я ведь всю жизнь себя к одному готовил, тренировался, старался, и вдруг… Конечно, сам виноват, но есть вещи, которые прощать и не замечать нельзя, иначе сломаешься, станешь другим и наверняка погибнешь… А то и хуже: выживать начнешь. Я был настоящим профи — это признавали все, и друзья и враги. За мою голову в Чечне одно время «басмачи» неплохие деньги сулили. А это подороже иных медалей будет. Был у меня отряд особого назначения. Тогда правительство только еще начинало робкие эксперименты с контрактниками, отрядами «спец» и «осназа». Вот один такой мне и дали. Мы хорошо воевали. Все задачи выполняли, а потерь несли куда меньше, чем обычные подразделения: еще бы — подготовка, тренировки, психологический настрой… Время сумасшедшее было: интеллигенты ругали нас на все лады, называли «душителями свободы», «палачами гласности», даже господин Сахаров собственной персоной приезжал к нам в дивизию, пытался собрать материалы для суда над нами. Я ему и рассказал обо всем, что видел. И о том, как в игрушечных, но весьма амбициозных республичках, на задворках Российской империи, местные аборигены под стволами автоматов заставляли русских женщин раздеваться догола и бегать по улицам, как умело калечили они русских мужчин, с которыми еще вчера работали и жили бок о бок. Как резали они друг друга, не щадя ни младенцев, ни старух. Как люди, живущие на расстоянии пары километров друг от друга, но считающие себя детьми разных племен (и уж, естественно, «истинными арийцами» по сравнению с соседями), подкарауливали друг друга на узких горных тропах и резали, пытали, жгли с таким нечеловеческим остервенением, на какое и звери не способны. Рассказал, как однажды доставал из ручья с горной ледяной водой два трупа — местные абреки побаловались со студентками-практикантками из геологической экспедиции и, связав, положили замерзать в студеный ручей (мужчин из той экспедиции мы так и не нашли). Как на вертолетах эвакуировали женщин из разгромленного соседями кишлака — у них топорами были отрублены пятки. Как… Я много рассказал ему в тот вечер, но, кажется, он мне не поверил. Может быть, и впрямь был настолько хороший человек, что не мог вообразить существование подобного, а может быть, просто «эффект отторжения», как у солдат-первогодков. Вон журналист Позднер по телевизору утверждал, что не может такого быть, чтоб в каждом доме была хоть одна «неблагоприятная семья». Умный мужик, один из немногих, кого я могу спокойно и даже с интересом слушать на современном телевидении, а так от простой жизни оторвался. Немудрено: в элитных домах «неблагополучных» нет. Зашел бы к нам в полицию нравов, я бы ему нашел что показать и рассказать… Да-а, служили мы, как поет кто-то, «не за звания и не за ордена». Трудно было — до кровавого пота, обидно — до кровавых слез, но кровь мы все же вытирать научились, а вот то говно, в которое нас позже окунули, увольте! В одной маленькой, но, как выражался наш комбат, «исторически душевнобольной стране», после тяжелейших боев, умудрились мы все же запереть всю нечисть в пределах их столицы и начали обрабатывать их душевно и с чувством. «Абреки», уже не скрываясь, верещали по рациям: «Если не выпросим у русских мир — конец! Надо просить у русских мир на любых условиях, за любые деньги!» Мы только посмеивались: «за деньги»… А что это такое? Мы денег-то приличных сроду в руках не держали, что с ними делать, не знаем, а потому — не обессудь, мил человек, но получишь ты сейчас такой… «ай-яй-яй», что Аллах не признает, а гурии с визгом разбегутся… Не вышло. Только изготовились их по стенке, как клопов поганых, размазать — примчался один… «Миротворец». Был вполне приличным человеком, но сунулся в политику и… Одним словом, развел демагогию о ценности человеческой жизни (исключительно в контексте: «Зачем нам лишние потери, если можно все добром решить»). Отвел войска, договорился с террористами… Одним словом, он, как и мечтал, получил у истеричных интеллигентов славу «миротворца», а отпущенные нами главари бандформирований еще много лет потом убивали, взрывали, продавали в рабство… Десятков тысяч солдатских жизней стоила нам та провокация. «Гражданским» это стало ясно через несколько лет, а нам все было понятно уже тогда. Вот этого я и не смог перенести. Я не святой, но одним горжусь по праву: я никого и никогда не предавал. И не понимаю, когда предают меня. Не понимаю — и все! Хоть обгадься в объяснениях и изложении весомых причин — не понимаю! Тогда я и ушел в отставку. Некоторое время мыкался, непривычный к новой жизни, а потом подался на службу в милицию. Какое-то время был участковым «на земле», потом, волею случая, познакомился с начальником Третьего отдела Максимом Григорьевым, и он предложил мне место в полиции нравов. Я немного подумал, и… Вот уже пять лет, как я здесь. Не скажу, что легко, особенно с моим характером (здесь прежде всего нужна выдержка, а мне все еще сложно сохранять спокойствие при общении с сутенерами и порномагнатами), но, по крайней мере, я делаю хоть что-то для страны, а это не так уж и мало в век, когда любовь к России вызывает жалостливую брезгливость, чем-то напоминающую отношение к нищему на паперти.