Американский доброволец в Красной Армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейсхтага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945 - Никлас Бурлак

Ночью по приказу маршала Жукова большое количество советских орудий и минометов продвинули вперед — ближе к вражеским позициям, чтобы подавить все огневые точки противника на второй оборонительной линии. В том же направлении пошли волна за волной советские бомбардировщики. Мне казалось, что артподготовка и бомбардировка перепахали каждый квадратный метр второй линии обороны и там больше нет ни одной живой души. Но стоило закончиться артподготовке и налетам нашей авиации, как снова заговорили стволы противника.

В 21.30 капитан Троев вернулся с передовой линии нашего танкового корпуса и сообщил, что 1-й гвардейский механизированный корпус под командованием генерала Кривошеина к северу от самого Зеелова прорвал второй оборонительный рубеж противника, хотя при этом понес большие потери в живой силе и технике. Тысяча с лишним десантников и танкистов убиты, сгорели живьем в своих машинах или тяжело ранены. Несколько десятков танков Т-34–85 и американских «Шерманов» сожжены и подбиты.

— Покажите Никласу на карте, где в настоящее время проходит передний край 12-го танкового корпуса, а также 1-го механизированного корпуса генерала Кривошеина, — приказал капитану подполковник Андреенко.

Троев указал на позиции в районе городка Платков.

— Час тому назад в амбаре к югу от Платкова мы обнаружили четырнадцать обнаженных тел. Они были удушены фортепианными струнами. У всех четырнадцати были отрезаны члены. Это было сделано, очевидно, до того, как их удушили. Командир роты из 3-й ударной армии признал в них группу разведчиков-десантников из его батальона.

У меня перед глазами возникла сцена этой варварской экзекуции. Разве может нормальный человек совершить такое над другим человеком, даже если эти двое являются заклятыми врагами? Где и как воспитывают таких садистов? — подумал я. Вспомнилось, как один мальчишка на Сто двенадцатой улице в Нью-Йорке поймал голубя и кухонным ножом отсек ему обе ноги, а потом подбросил птицу в небо. После этого мы, мальчишки, его бывшие друзья, побили камнями все окна в квартире, в которой жил тот садист. На другой день окна были вставлены, а мы их снова побили. В конце концов семье этого мальчишки пришлось уехать с нашей Сто двенадцатой улицы…

— Война есть война! — сказал подполковник по поводу замученных до смерти разведчиков.

— Жестокость порождает жестокость! — вырвалось у меня. — Я представляю себе, как поведут себя товарищи этих наших ребят, когда к ним попадут немецкие пленные.

— Да-да, — произнес капитан Троев, — я тоже об этом подумал…

— Пойдемте со мной к полковнику Костину, — сказал капитану Троеву Андреенко. — Доложите ему о прорыве второго немецкого оборонительного рубежа мехкорпусом генерала Кривошеина.

Они ушли. Чтобы расстелить карту на весь стол, мне понадобилось убрать со стола листы бумаги, оставленные на столе подполковником Андреенко. И я невольно обратил внимание на один параграф машинописного текста на одном из листов. Удивился прочитанному и посмотрел внизу листа, кто это написал и когда. Там я увидел: «Маршал Советского Союза Г. Жуков». В параграфе, который я прочел, маршал написал:

Меня затронули эти строки, так как я сам был крупицей 2-й гвардейской танковой армии. Как же так, подумалось мне, я знаю, что 1-й мехкорпус нашей армии уже прорвал вторую линию обороны противника, потеряв тысячу человек убитыми, сожженными и ранеными, несколько десятков боевых машин вместе со сгоревшими в них танкистами, а командующий фронтом об этом не знает? Что же это такое? — возмутился я.

В это время вернулись Андреенко и Троев. Подполковник увидел, что его листки лежат не на столе, а на его стуле. Он их поднял, посмотрел на меня и спросил:

— Читали?

— Так точно, — ответил я, — но лишь первый параграф.

— Что скажете?

Глядя прямо в глаза подполковнику, я ему ответил то, о чем мне подумалось. Прямо и откровенно.

Он посмотрел на меня как-то странно. Помолчал. А потом произнес:

— Замечено правильно, но не точно.

— Почему? — удивился я.

— Приказ подписан в 20.20, а Кривошеин прорвал вторую оборонительную линию противника в 21.00.

Потери за 3-й день прорыва (по данным оперативного отдела 1-го Белорусского фронта, о них докладывал майор Заботин): 9500 человек убито, тяжело ранено и пропало без вести; 216 танков и САУ сожжены или выведены из строя; 35 танков остались в болоте.

Семь утра. Идет мощная артиллерийская подготовка и бомбежка. Но как только артподготовка и бомбежка закончились, наши войска, бросившиеся в атаку, снова встречают ожесточенным сопротивлением. Об этом докладывают по радиотелефонам наши офицеры разведки, в 6.00 отправившиеся на передок в корпуса.

Лишь 1-й гвардейский механизированный корпус генерала Кривошеина движется вперед под ожесточенным огнем противника. Но продвижение идет медленнее, чем ожидалось вчера.

Андреенко накануне мне рассказал, что генерал Кривошеин в 30-х годах воевал в Испании. Я подумал: может быть, он там встречался с мужем моей старшей сестры Энн — Артуром, который поехал в Испанию в составе американских добровольцев, которые объединились в бригаду Авраама Линкольна?.. Кроме того, Андреенко сказал мне, что генерал Кривошеин в 1938 году сражался с японцами у озера Хасан, а в конце сентября 1939 года вместе с немецким генералом танковых войск Гудерианом принимал парад советских и немецких войск в Бресте по случаю окончания войны с Польшей…

22.30, время московское. На этот раз подполковник Андреенко сам протянул мне через стол две страницы машинописного текста и сказал:

— Читайте!

Это оказался еще один приказ командующего 1-м Белорусским фронтом маршала Жукова от 22.00 18 апреля 1945 года. Я его не переписывал, а записывал ночью по памяти: