Интимные места Фортуны - Фредерик Мэннинг

— Еб! — после долгого молчания высказался шотландец. — То ж было пророкчество.

Берна всегда восхищало сочетание суеверий и сентиментальности в простом человеке, он считал то и другое формой самообольщения.

— Очевидно, ты страдаешь даром ясновидения, — сказал он, — и просто не догадываешься об этом.

Берну очень наскучили эти походы в траншеи и обратно. Наступление оставалось одним из вариантов будущего, и никогда еще это будущее не подступало так близко, как сейчас. Среди людей ползали слухи: назначено на послезавтра, отложили, отменили. Тем временем они перестали быть свежими войсками. Под влиянием плохой погоды, постоянной усталости и нервного напряжения они действительно измучились. Промедление ничего не меняло. А слухи все ползли. Говорили, что взятые во время вылазки пленные рассказали на допросе, что немцы знают о готовящейся атаке и что эти сведения получены от двух пленных британцев, захваченных несколько недель назад.

В один из дней солдат, вернувшихся накануне в Курсель с передовой, построили и вызвали добровольцев для вылазки с целью захвата пленных и получения точных сведений. Добровольцев было много, но даже они криво усмехались и ворчали, что, мол, придумают же задействовать их в вылазке аккурат на следующий день после отвода с передовой. Задание было предложено в таком тоне, будто кто-то сомневается в их боевых навыках, так что вызов-то они приняли, но обиделись. Группа из десяти человек, включая сержанта-гранатометчика Моргана и под командой мистера Барнса, добралась до вражеских окопов, забросала гранатами блиндаж, но, встретив ожесточенное сопротивление, перебила всех, не взяв живьем никого. Они вернулись с какими-то бумагами и прочими вещами, которые подтверждали их действия, но имели сомнительную ценность. Поскольку ни одного живого немца они не доставили, имелся дополнительный повод для обвинения в том, что сами они потерь не понесли.

У солдат была возможность составить мнение о своих перспективах на основании собственного опыта. Они знали, что немцы готовы и придется встретиться с теми же самыми пруссаками и баварцами, чьи боевые качества они уже испытали при Сомме в июле и августе. И если они не представляли себе мощности немецких позиций, то, по крайней мере, хорошо представляли трудную местность, на которой придется атаковать, и непролазную грязь как сопутствующий фактор. Ни подавленности, ни самоуверенности в них не было, правильнее было бы говорить о решимости и покорности судьбе. Худшим в этом смысле была сама задержка, именно она раздражала. Очередной слух взвинчивал их, но затем напряжение спадало, и они снова впадали в состояние мрачного ожидания. Нельзя бесконечно держать лук натянутым. А между тем погода — главная причина этой тоски — все ухудшалась.

Наконец был получен приказ, и они знали о нем еще до официального объявления. Правда ходит теми же путями, что и всякий слух, но ее отличительной чертой всегда остается неожиданность. Теперь уже было без разницы, правильными или нет были все эти задержки и переносы и принятые в связи с этим решения. Главное — решение было принято окончательно и бесповоротно. Снявшись с позиции, они отправились в Бю. Там их ждал приказ готовиться к отправке на следующее утро. Люди перекликались через пороги лачуг, где их разместили, кричали друг другу о том, что наступление захлебнулось или просто утонуло, с издевкой спрашивали: «Что, бля, еще ожидается?» «Да по хую, главное — едем!» — кричали хором. «А куда?» — «Домой!» — ответил какой-то остряк.

— Домой тебя повезут в санитарном автомобиле, сука. Да и то, если повезет, — вставил Плакса издевательским тоном.

Едва возникнув, воодушевление начало спадать. Постепенно его сменили приглушенные обрывочные фразы, сопровождающие нескончаемое брожение, похожее на скрип перетянутых струн. Присутствовал и кураж, но сдержанный. Люди затягивали ремни и выпячивали подбородки, словно бросая вызов судьбе. Короткие реплики полушепотом звучали резко и сурово, в движениях появилась быстрота, и даже в заострившихся лицах появилось злое нетерпение, выдававшее внутреннюю озабоченность. На что они уповали, много ли веры было в их сердцах, оставалось загадкой, но мужества точно было с избытком, хоть с товарищем делись. Их внутренний пыл и энтузиазм превращали окружающую действительность в ирреальность, окутывали людей и предметы покровами тайны, так что само время и пространство, а не только убогие деревеньки, через которые они валили толпой, казались смутными и бесплотными. Получалось, именно люди несут в себе загадку, которая делает все вокруг непостижимым.

Где-то на марше к Луванкуру им навстречу попался австралиец на конной подводе. Платформа телеги была сплошь завалена мешками, на них-то он и растянулся в непринужденной позе, с таким беззаботно-ленивым видом покуривая сигарету, что Берну аж завидно стало. Полковник развернул своего коня и проскакал рядом с ним почти до конца колонны, непрерывно изрыгая потоки отборной брани, к немалому изумлению солдата, которого еще никогда в жизни не крыли столь долго, бегло и энергично, в столь изысканных выражениях, в которых не нашла бы ничего предосудительного ни одна леди. Он сел как положено, выкинул сигарету и выглядел теперь совершенно невинным, хоть и озадаченным. Солдаты были в восторге. Было самое время кому-нибудь сделать что-то, что обратило бы внимание на их сраную орду.

В Луванкуре связистов разместили в амбаре большой фермы, по левую руку от дороги на Бю, там, где она упиралась в главную улицу. Сам городок по сравнению с Бю казался привлекательным и цивилизованным и, похоже, обещал некоторые возможности приятного времяпрепровождения.

— Кутнем вечерком, — предложил Берн. — Придется ли еще когда-нибудь!

— Так не скажи, — откликнулся Мартлоу. — Еще не раз с вами, пацаны, нажремся до усрачки!

— А уж сегодня-то обязательно, — подытожил Шэм.

Освободившись от службы, они пошли прогуляться и исследовать городок на предмет возможности развлечься. И очень быстро обнаружили, что комфортабельные условия Луванкура привлекли сюда много совершенно ненужных здесь штабных офицеров и военных полицейских с их чрезмерно завышенными требованиями в отношении дисциплины. В единственной попавшейся им пивнушке в недолгие часы работы подавали горьковатое и безвкусное местное пиво. Попробовав, они решили, что французское пиво — достаточный повод перейти на сторону немцев. Упавший духом Берн тащился по улице, пока не набрел на военную лавку экспедиционного корпуса. Накануне капеллан обналичил Берну чек на пять фунтов, поэтому витрина лавки заинтересовала его своей роскошью. Там было все, как в Лондоне: ветчина, сыр, банки консервированных фруктов, оливки, сардины — райские кущи для голодного человека. Шэм