Автопортрет неизвестного - Денис Драгунский

– Не помню.

– По-моему, что-то в этом роде. То есть он не сильно старше нас с тобой. Лет на пять-шесть-семь. Ерунда. Но в данном случае очень существенно. Он старше нас на войну и революцию и в особенности на футуризм.

– Знаю, – сказал Алабин.

Его сейчас не это интересовало, а Марина.

– Да. Русский красавец и старый еврей. Коллизия! Хотя вы немножко похожи, конечно.

– Чем?

– Все талантливые люди чем-то друг на друга похожи! – издевался Колдунов. – Обаянием своим. Как это красивые девушки говорят, когда уходят от молодых парней к пожилым художникам? А также к разным крупнейшим физиологам, академикам наук? Они говорят, – и тут Колдунов сложил губы бантиком, свесил голову набок, завел глаза, и, к изумлению Алабина, почти что превратился в юную хорошенькую хищную фифочку, и простонал капризным девичьим голоском: – Ах, он завоевал меня обаянием своего таланта! Обаяние таланта, понял? У тебя, что ли, нет обаяния таланта? Разве не ради тебя бросила мужа красивейшая женщина Москвы, жена ударника, стахановца, орденоносца?

– Он потом стал стахановец и орденоносец, – пробурчал Алабин. – Года через два. А тогда они втроем жили в комнате пятнадцать метров. А я квартиру в пять комнат получил на Большой Калужской, в доме науки и культуры…

– А ты пошляк, – вдруг сурово и даже брезгливо сказал Колдунов. – Надеюсь, ты сгоряча оговорился. Петька! Нельзя так к людям относиться. Она тебя полюбила, взяла ребенка в охапку и к тебе убежала, а ты… А ты считаешь, что ее купил? Квартирой в пять комнат? Фу! Возьми свои слова обратно. А то ведь поссоримся.

Алабин понимал, что Колдунов лжет. Что он нарочно завел этот разговор, спровоцировал его на гадкие слова в отношении Ани – для того чтобы перевести стрелки. Чтоб теперь не он был виноват, что написал подлую статью, статью-донос, а чтоб Алабин был грязнюк и пошляк. Глаза Колдунова горели искренним негодованием, гневом, презрением. Казалось, еще минута, и он старорежимно воскликнет: «Милостивый государь, вы па-адлец!» – а то вдобавок и пощечину влепит.

Потрясающая искренность фальши.

– Да, – сказал Алабин. – Беру свои слова обратно. Глупость сказал. Злую, пошлую глупость.

Колдунов погасил гневные искры в своих глазах, положил руку на плечо Алабина, дружески сжал-потрепал. Мол, ладно, проехали. Алабин кивнул. В ответ на лживые фокусы Колдунова ему вдруг захотелось быть откровенным. Захотелось неудержимо, и поэтому он добавил:

– Со зла ляпнул. Потому что думал – Маринка от меня к Капустину ушла по той же самой причине. Да она сама мне говорила: надоело, дескать, по чердакам и студиям, одна кастрюля и три вилки на четверых…

– Ах, – легко вздохнул Колдунов, – какое было время! Какие дни! А ведь точно, на четверых. Саул Маркович, мы с тобой и Марина, наш ангел.

– Она любила Саула Марковича? – спросил Алабин.

– Мы его все любили, – снова вздохнул Колдунов.

– А он ее?

– Он вообще не любил женщин, – значительно сказал Колдунов.

– Что? – изумился Алабин. – Как Чайковский?

– Да нет! С ума сошел! Ничего похожего. Он очень даже мог на прощанье шпокнуть натурщицу или живнуть недельки три с юной художницей. Но не любил. Но не любил он, нет, не любил он! – пропел-проговорил Колдунов. – Потому что на самом деле он был однолюб. Любил живопись. Свои картины. То есть почему «был», «любил»? Он жив-здоров, надо его навестить как-нибудь. Ты вот, например, не собираешься навестить своего учителя?

– Собираюсь. – Алабин кивнул. Вот ему еще раз указали на дурное поведение.

– Как соберешься, дай знать, – сказал Колдунов. – Вместе сходим.

Выходя от Колдунова, Алабин понял, что тот его обставил, как мальчишку. Детский мат. Хотел устыдить Колдунова, а сам вышел пристыженный, чуть ли прощения не просил. Анюту заочно оскорбил. Про Марину признался, про ее отношения с Гиткиным так и не узнал, зато нахлебался намеков.

Домой пошел пешком.

10.

– Нужен адрес, по которому живет Колдунов, – сказала Юля.

– Старый какой-нибудь московский дом, – ответил Игнат. – Но лучше не очень старый. Потому что в старых в основном коммуналки. Ну или дом Нирнзее в Гнездниковском, там отдельные квартиры, маленькие. Он так и назывался: «Дом дешевых квартир». Нет, дом Нирнзее не годится! Как оттуда идти пешком до Большой Калужской? А ну-ка, секунду. – Он посмотрел в ноутбуке. – Сейчас. Шесть километров! Лучше – Полянка, сорок два. Меньше двух км. Полчаса. Старый доходный дом. Там вполне может быть отдельная квартира Колдунова. Конечно, можно Первый Дом Советов, он же Дом на набережной… Но три километра, и слишком уж возвышает Николая Евлампиевича. Он же у нас беспартийный, кандидат наук и вечный зам всех на свете.

– Ладно, я подумаю, – сказала Юля. – А теперь с того места, где мы остановились в четверг. Слушай.

– …неразоружившийся фашист, – сказала Марина.

Алабин взял тюбик, оглядел его, отвернул крышечку, выдавил немного краски на палитру. Закрутил крышечку, положил в сторону. Взял другой тюбик, сделал то же самое. Потом стал искать какой-то потерявшийся тюбик. Нашел. Открыл, выдавил. Стал искать дальше.

– Петя, – сказала Марина. – Ведь мы друзья. Петя, – она поднялась с кресла, – ты же пишешь портреты членов правительства. Твои картины в музеях, в Доме Союзов. Петя, сделай что-нибудь! Не молчи! – Она подошла к нему совсем близко. – Не можешь ничего сделать, ну не надо, нельзя ничего сделать, но хоть скажи, что ничего сделать нельзя! Что все это значит, скажи?

Алабин молча возился с тюбиками, совершенно не реагируя на ее слова, на ее крик.

– Не смей молчать! Ты… Ты… – вдруг она перевела дыхание. – Прости меня, Петя. Прости меня, дуру-истеричку. Антон так баловал меня, вот и получилась такая капризная… Ты и так очень много сделал для нас, для Антона…

– Я? – Алабин поднял голову.

– Помнишь, был проект павильона, и ты поддержал. Даже сказал, что сам будешь делать росписи. Эскизы сделал.

– Да, вроде того. – Он снова принялся возиться с красками. – Но потом эта идея отпала!

Марина замолчала.

Аня подошла к ней и сказала:

– Оставайтесь обедать, хорошо?

– Спасибо тебе, милая, – сказала Марина и сжала Ане руку выше локтя. – До свидания.

Повернулась и вышла, цокая каблуками. Вася, который все это время стоял в углу, бросился ее провожать.

Щелкнул дверной замок. Вася вернулся и с порога сказал:

– Профессор Капустин – неразоружившийся фашист! Дела!

– Петенька, – вдруг сказала Аня. – Надо идти.

Алабин поднял голову:

– Куда, маленькая моя?

– В Кремль, – строго сказала Аня. – Лично к товарищу Сталину.