Птица и меч - Эми Хармон

— Отпусти меня, — выговорила я непослушным языком. — Я забрала слово. Но это не помогло.

— Она истекает кровью, капитан. И отказывается покидать короля. Я боюсь, мы потеряем и ее. — Буджуни плакал.

Кель опустился на колени рядом с Тирасом и коснулся лица брата.

— Он умер, Ларк.

Голос Келя был полон скорби, а разум источал слово правда.

— Нет, — прошептала я. — Он еще здесь. Я его чувствую.

Кель покачал головой. Желваки его ходили ходуном, глаза блестели.

— Помоги мне, Кель. Я не Целитель. Но ты — да. Ты можешь.

— Нет! Я не… Я не могу, — прошептал он.

— Помоги ему, и я помогу тебе, — сказала я, повторяя обещание, которое он сам дал мне целую вечность назад, когда еще думал, что я смогу исцелить Тираса.

Взгляд мой начал затуманиваться, облекать мысли в звуки становилось все труднее, но воин опустился рядом со мной и положил обе ладони на грудь Тирасу — туда, где еще недавно были мои.

Слушай его.

— Я не могу… — запротестовал Кель, и его лицо исказилось. Из каждой поры воина сочились надежда и мольба.

Я накрыла его руки своими, помогая услышать ноту Тираса — частоту, которая могла бы вернуть его душу и исцелить тело. Слушай, — снова попросила я. Я без груда могла бы сказать, когда он уловил тон короля — слабый, хрупкий, скорее напоминающий вибрацию, — потому что тот немедленно прояснился и начал разрастаться, пока не превратился в размеренные удары сердца. Кель принялся гудеть — мрачно, неумело, продолжая сомневаться и все же ни на тон не отклоняясь от нужной ноты.

Я вложила в нее все силы, которые еще оставались в моем измученном разуме и теле. Эта нота наполнила мою голову и горло, грудь и руки; я мягко качалась на ее волнах, умоляя небеса даровать королю здоровье, надежду и второй шанс. И когда Тирас открыл глаза — глубокие и черные, словно звездное небо над западными холмами, — я наконец закрыла свои.

Я ПРОСНУЛАСЬ ОТ ТЕПЛОГО яркого света, который проникал в спальню через балконные двери. В комнате было тихо, обычный мирный день за стенами крепости шел своим чередом. Я прислушалась к уютной разноголосице крепости: в коридорах и на площади кипела жизнь, но мысли и слова людей были приглушены, словно их тоже разморило солнцем.

Платья на мне уже не было. Я потянулась под одеялом и прошлась пальцами по боку, ощутив гладкую кожу и более ничего. Затем ладонь скользнула к животу — маленькой выпуклости между тазовых костей, — и задержалась там, в тревоге прислушиваясь. Не прошло и секунды, как я почувствовала ответное движение, едва заметную пульсацию жизни. Я невольно затаила дыхание, и ощущение повторилось снова: невесомая ласка, шепот волны, накатывающей на прибрежный песок.

В безопасности. Слово зародилось в груди, большое, мягкое, будто перо. Я поправилась, а мой ребенок был в безопасности. Однако в картине чего-то не хватало. Я осторожно выбралась из постели и накинула халат. Волосы нестройными волнами упали на плечи и лицо, загородив обзор, и я потратила некоторое время, чтобы справиться с ними. Наконец я завела упрямые пряди за уши и обратила мысленный взгляд внутрь себя. Все мои чувства были расслаблены, движения медленны и точны, разум чист в ожидании новых слов, а сердце… пустилось вскачь.

Если бы я не дышала так глубоко, то не уловила бы гулкое эхо, которое металось в моей пустой груди. Если бы я не вслушивалась так чутко, то не заметила бы тишину, которую обычно порождало отсутствие Тираса. А если бы мои мысли не бились так судорожно, не пришла бы к преждевременным заключениям, которые причинили мне боль.

Я что-то заметила краем глаза и обернулась к балкону. Отчаянно колотящееся сердце споткнулось и оборвалось. Он был там, за балконными шторами, сидел на перилах с распростертыми крыльями, словно только что опустился передохнуть, и красные кончики его перьев яркими каплями сверкали на солнце. У меня обожгло горло, взгляд затуманился.

— Тирас?

Имя соскользнуло с губ с такой легкостью, словно я произносила его уже тысячу раз. Я повторила его вновь, и оно, внезапно отяжелев, стекло с подбородка вместе с ручейком слез. Орел ударил крыльями по воздуху, будто собираясь улететь, и на мгновение завис в воздухе над балконом. В следующий миг он распался на части — точно разноцветные стекла в калейдоскопе, — и они, замерцав в утреннем свете, собрались заново в ином порядке. Передо мной стоял Тирас. В человеческом обличье. Живой и невредимый.

Я молча смотрела на его темные волосы и теплую кожу, сияющие черные глаза и мягкую улыбку, а по щекам продолжали струиться слезы. Он в два шага преодолел расстояние между нами и коснулся моего лица самыми что ни на есть человеческими пальцами.

— Ты плачешь, — прошептал он.

— Т-ты… п-птица… — выдавила я, заикаясь.

Он улыбнулся еще шире, чем смутил меня.

— А ты говоришь.

— А ты все еще птица, — повторила я.

Тирас надавил подушечкой большого пальца мне на нижнюю губу.

— Да, — спокойно подтвердил он.

Я недоуменно нахмурила брови и уже открыла рот, чтобы задать вопрос, но Тирас воспользовался этим и приник своими губами к моим. В этом поцелуе выразилось все его страдание от долгой разлуки и безграничная преданность мне.

— Тирас, — пробормотала я, и поцелуй стал глубже, словно ему понравился вкус своего имени на моих губах.

Несколько секунд мы стояли молча, наслаждаясь моментом, хотя я так и не перестала плакать.

— Я же забрала слово, — всхлипнула я. — А ты все равно птица.

— Да, — прошептал он, держа в ладонях мое лицо и стирая слезы кончиками пальцев.

— Это я сделала тебя орлом. Я не хотела. Это вышло случайно. Прости. — Я признавалась, спотыкаясь на каждом слове и испытывая непреодолимое желание упасть перед ним на пол и на коленях вымаливать прощение.

— Микия, — откликнулся он мягко. — Я знаю. Буджуни мне рассказал.

— Ты так хотел летать… Я не собиралась причинять тебе боль. И не представляла, что может случиться.

— Я по-прежнему хочу летать, — ответил он с печальной улыбкой. — И не могу представить свою жизнь без неба. Но орлом меня сделала не ты. Ты лишь сделала невозможным мое превращение в кого-либо другого. Теперь запрет снят, и я… могу меняться.

Он отступил на шаг и выставил перед собой руку, веля мне оставаться на месте.

— Смотри.

В воздухе снова вспыхнули разноцветные блики, и на месте Тираса появился большой черный волк со свешенным набок языком, словно он пробежал десяток миль. Я прижала ладонь ко рту, чтобы не закричать. Волк неспешно приблизился, поднял огромную лапу и осторожно приложил ее к моему животу самым дружелюбным жестом. Я хихикнула, и волк немедленно превратился в гремучую змею с золотыми полосками на черной чешуе. Я кое-как подавила порыв забраться с ногами на кровать, но змея уже сменилась мартышкой с большими печальными глазами, мартышка — лебедем с изящной шеей, а лебедь — застенчивым ленивцем с длинными мохнатыми руками, словно умоляющими об объятии. Когда Тирас обернулся ослом, я расхохоталась в голос. Он менял форму с такой же легкостью, с какой я сплетала заклинания или произносила слова. Когда он снова предстал передо мной в человеческом облике, ничем не напоминая тех животных, вид которых недавно принимал, я наконец все поняла.