Айседора Дункан. Модерн на босу ногу - Юлия Андреева

В тот же день она, Сессиль и Габриэле разыграли веселую пантомиму, которая имела успех. Кланяясь, Айседора заглянула в глаза д’Аннунцио и вдруг подумала, что «черт возьми, он милый». «Этого еще не хватало», – тут же одернула себя Дункан, и затем, уже проводив гостей, она лежала на шелковых простынях рядом с уснувшим Парисом, вдалбливая в свою непутевую голову, что мало чести в ухаживаниях завзятого донжуана. Что сеньор д’Аннунцио волочится за всеми женщинами без исключения, и если Айседора завтра откажет ему, он тотчас переключится на ее горничную или гувернантку детей. Стоп. А ведь она только что сама произнесла «если», стало быть, все же допускает подобную мысль. Приходилось начинать с начала, внушая себе омерзение к этому завзятому бабнику. Самовнушение всегда помогало ей, но тут нужно было нечто более сильное, нежели обыкновенные доводы разума. И в конце концов, измученная бессонницей, Айседора нашла то, за что ей следует бороться. Раз нет доблести в том, чтобы сделаться очередной шлюхой милейшего д’Аннунцио, она будет единственной женщиной, которая откажет непревзойденному обольстителю. Айседора ощутила себя героиней и заснула с этим светлым чувством.

Габриеле д'Аннунцио (1863–1938) – итальянский писатель, поэт, драматург и политический деятель. Член Королевской академии французского языка и литературы Бельгии

В ближайшие два дня Парис планировал отправиться всей компанией на балет «Шахрезада» Римского-Корсакова и «Мученичество Святого Себастьяна», музыка Дебюсси и либретто д’Аннунцио, о котором автор уже прожужжал Айседоре все уши. Особая пикантинка заключалась в том, что роль Святого Себастьяна он писал специально для Иды Рубенштейн. Той самой «второй Дункан», «Саломею» которой запретили не так давно из-за того, что в сцене «Танец семи покрывал» актриса появлялась обнаженной. Теперь Дягилев пожинал плоды нового скандала, невероятная удача – архиепископ Парижа приказал католикам не посещать «Мученичество Святого Себастьяна», так как роль святого исполняла женщина, к тому же еврейка!

Айседора всегда считала неправильным и неблагородным разделять людей по национальному признаку. Когда же любящий подливать масло в огонь д’Анунцио сообщил, будто божественная Ида еще и находится в интимной связи с художницей Ромейн Брукс116, она могла только разводить руками. Айседора и прежде не считала Иду серьезной конкуренткой, теперь же она понимала, как, должно быть, та страдает от таких горе-друзей, которые, с одной стороны, вроде бы поддерживают ее искусство, а с другой – выбалтывают на каждом углу интимные подробности ее частной жизни.

Парис приобрел билеты для всей находящейся на тот момент времени в Нельи компании, после чего они отправились на «Святого Себастьяна», отбивая себе ладоши всякий раз, когда в портере начинались свистки и шиканье.

На следующий день д’Аннунцио решил, что пришло время осаждать крепость прекрасной Дункан. Каждое утро он присылал Айседоре стихотворение и цветок, который, по мнению автора, олицетворял его настроение. Как говаривала, бывало, писательница и путешественница леди Мэри Уортли Монтегю: «Нет такой краски, цветов, сорной травы, фруктов, травы, камня, птичьего пера, которые не имели бы соответствующего им стиха, и вы можете ссориться, браниться, слать письма страсти, дружбы, любезности, или обмениваться новостями, при этом не испачкав свои пальцы». Дункан нюхала цветы, читала записки и крепилась, вживаясь в роль Орлеанской девственницы.

Как-то раз, когда Зингера не было дома, д’Аннунцио прислал записку: «Приду сегодня в полночь!» – приложив к ней знак страстной любви – алую розу. Весь день Айседора жила в предвкушении заветного часа. Еще точнее, в течение дня она и Генер Скин закупили на рынке белые цветы: лилии, хризантемы, коалы – все, что обычно приносят на похороны. Затем застелили мебель черными простынями, расставили повсюду вазы с цветами и зажгли множество свечей.

Явившийся вовремя герой-любовник застал похоронный салон, в котором его встречали одетая в белую тунику с венком на голове Айседора и ее приятель. Вместе они уложили гостя на диван, стоящий посреди ателье. После чего ассистент сел за рояль, и полилась дивная мелодия «Похоронного марша» Шопена. Айседора начала танцевать, кружась в такт музыке и постепенно туша свечу за свечой. Так что траурное ателье медленно и печально погружалось в темноту. Когда остались всего две свечи, одна в ногах и вторая в изголовье д’Аннунцио, Айседора присела рядом с ним на пол и, заглядывая в глаза, затушила предпоследнюю свечу. Габриэле дрожал, по его лицу струился пот, Айседора приблизилась, все так же испытующе глядя в глаза, потянулась за последней свечой.

Д’Аннунцио дернулся и с криком ужаса выбежал из ателье, Айседора сложилась пополам от хохота, ей вторил довольный шуткой Скин, не в силах остановиться, они смеялись и смеялись, пока не оказались на том же черном диване в объятиях друг друга…

Должно быть, смущенный своей собственной реакцией д’Аннунцио не показывался на глаза Айседоры пару недель, тем не менее он и не думал забывать столь изящно подшутившую над ним даму. Сама репутация не знавшего отказа мужчины подгоняла Габриэле д’Аннунцио на новые и новые подвиги. Да и трудно ли соблазнить незамужнюю, но опытную в любви женщину с двумя детьми от разных мужчин? Женщину, которая танцует практически без ничего и обожает поклонение? Не исключено, что д’Аннунцио даже похвалился, де не пройдет и. такого-то времени, как Дункан влюбится в него по уши. Так или иначе, но вскоре он снова навестил знаменитую танцовщицу. Айседора приняла гостя очень радостно и сразу же сообщила, что он явился к обеду, в ожидании которого можно прогуляться по лесу.

Обрадованный такому повороту дела, д’Аннунцио взял под руку Айседору, и вместе они направились к автомобилю, на котором Габриэле только что приехал. До леса действительно нужно было доехать, а затем Айседора повела своего гостя по очаровательной тропинке. Они слушали пение птиц и радовались каждому цветку, Айседора сплела себе венок, в котором сделалась похожей на лесную фею. Дело было днем, светило солнце, рядом не наблюдалось ни убранного, как склеп, ателье, ни похоронных свечей, ни подозрительных музыкантов с траурными маршами. Иными словами, ни что не предвещало беды. Д’Аннунцио уже начал подумывать, не предложить ли Дункан немного передохнуть в тени дикой яблони, как вдруг Айседора заторопилась домой.

«Должно быть, стол уже накрыт, и нас ждут», – произнесла она, венчая д’Аннунцио цветочной короной. Они повернули, но как бы долго ни шли, машины все еще не было видно.

«Мы заблудились. Я предлагаю свернуть направо», – д’Аннунцио начал нервничать. Они прошли еще немного, но теперь дорогу им преградило болото. До самого вечера Айседора и Габриэле бродили среди деревьев, не имея представления, в какую сторону следует идти.

Наконец, д’Аннунцио заплакал, точно ребенок, хныча, что сильно проголодался и теперь не может идти. Очень удивленная Айседора обнимала его за плечи, уговаривая идти дальше и не сдаваться. В какое-то мгновение ей подумалось, что, возможно, хитрый д’Аннунцио не столько расстроен, сколько пытается вынудить ее быть с ним помягче, и она уже почти что смирилась с необходимостью, как вдруг они действительно увидели дома. Машина осталась в лесу, так как они вышли другой дорогой, а выбравшийся, наконец, из «заколдованной чащи» д’Аннунцио поспешил к столу, где ел и пил так много, что после трапезы его тянуло только вздремнуть.