Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант - Василий Звягинцев

— Ты понимаешь, чем это грозит именно тебе и всем твоим друзьям?

— Повторяю — мне наплевать. Раз вы понимаете только сильные ходы, вы их получите. Вдобавок я пришел к выводу, что мое существование в данном, вообще в человеческом облике не является высшей ценностью, ради которой стоит жертвовать принципами. Люди спокон веку погибали в боях по куда меньшим поводам, причем далеко не все верили в возможность посмертного воздаяния. А я для себя — верю! Вот и думайте…

Похоже, слова Шульгина, а особенно вложенная в них убежденность дошли до адресата. Или — адресатов. Крутой, отчаянный блеф, в стиле послевоенной шпаны — тельняшку на себе рвануть, ножиком замахать перед лицом фраера, заорать: «Держите меня, пацаны, счас всех порежу», — оказывается, действует и на фигуры космического уровня. А что? В той мере, что они себя очеловечивают.

— Главное, не надо нервничать. Возможно, сейчас ты получишь ответ. Понравится он или нет — не знаю…

Нельзя сказать, что Шульгин на самом деле чувствовал себя так уверенно, как пытался показать. Но отступать все равно некуда. В нынешнем состоянии он и вправду был готов влезть в любую заварушку с непредсказуемым исходом. Меньше они рисковали, устраивая мотоциклетную гонку по Москве или танковый бой на Таорэре?

— Кто нервничает? Не вы ли случаем? Суетитесь, хамите. Одновременно играть в преферанс, в городки и бильярд не получится. Я представляю, какие энергии были введены, чтобы достать меня. Последний раз подобное случилось в Замке, когда мы были еще нормальными людьми. И то устояли, пусть на пределе возможностей. Сейчас я перенес это легче, даже, вопреки намерениям, получил дополнительные силы для пробоя сюда. Все равно так не по правилам. Если сказали, что я волен в своих действиях, зачем тут же учинять беспредел? Пришлось мне не так давно общаться с товарищем Троцким, сложный он человек, но одна мысль его мне крайне понравилась. «На каждую принципиальность нужно отвечать крайней беспринципностью». Вы этого хотите?

Писатель, отстраненно слушавший его тираду, полуприкрыв глаза, внезапно заговорил, перебив Шульгина. От своего имени, от чужого?

— Александр, ты пойми, как оно обстоит на самом деле. Никто не нарушает правил. Их просто нет в твоем понимании. Ботвинник или Карпов не могли набрать полную горсть фигур и швырнуть их в лицо соперников. А Остап мог. С его точки зрения это не выходило за пределы его принципов. Как раз пример игры с изменяющимися правилами. Правила якобы фиксированы, но игрок может их произвольно изменять. Даже неправильным способом, лишь бы не бестолково. Это аморально, но спасает от проигрыша, если видеть смысл именно в этом. Не проиграть! То есть — по-своему разумно. Зато было бы неразумно выпустить на доску таракана или запеть арию Радамеса из «Аиды». Ни первое, ни второе ничего не дает игроку в данном горизонте возможностей. Игрок, бьющий партнера доской по голове вместо очередного хода, начинает действовать по принципу catch is you can[53]. Так и здесь. Все давным-давно сказано. Благами нейтралитета вы можете пользоваться только в «крымском» варианте. И ни шага в сторону. Вокруг — тайга, где прокурор — медведь. Привыкай или уходи. Доступно?

— Нет, — удивляясь сам себе, ответил Шульгин.

— Плохо. Бессмысленное упрямство. На этот раз никто агрессии против тебя не предпринимал. Если ты прыгнул с вышки и не смог правильно войти в воду, приложился животом, ни вода, ни вышка не виноваты. В Испании, получается, с окружающей действительностью у тебя контакт не сложился. Упругость среды другая. Проще сказать, данная реальность не хочет принимать вмешательство на твоих условиях.

— «Миллиард лет до конца света». Помню, читал. В России, значит, приняла победу белых, здесь победу республиканцев принимать не хочет. Инфразвук включила. Непреодолимая сила истории?

— Скорее всего так. Ничего удивительного. Должны же быть какие-то константы? Самолеты худо-бедно летают, а пароход с крыльями не полетит…

— С крыльями нет, а с антигравом?

— Значит, тебе придется его изобрести. Если способностей хватит.

— А иначе — убьют?

— Не обязательно. У тебя уже мелькала мысль — плюнуть на все и смотаться, пока не поздно. На Валгаллу, в Аргентину, просто домой, насовсем…

— Разумеется, мелькала, и неоднократно. Не только здесь, а и там, в Югороссии с окрестностями, но все время что-то мешало согласиться на такой вариант. В том числе и то, что настоящего дома вы нас лишили в том же восемьдесят четвертом. Ох, как мы мечтали плюнуть на все, забыть все, остаться там, где родились и привыкли жить. Вы ведь не пустили! Теперь хлебайте!

«Да вот прямо сейчас взять и уйти, — одновременно думал Шульгин. — Формула есть, а главное — желание. Почти непреодолимое. Шестаков, Овчаров, Буданцев как-нибудь выпутаются. Они — отсюда. Все необходимые условия я им создал. Справятся, нет — велика ли разница? Хочет та реальность сохранить свою идентичность — ну и пожалуйста. Нам и других хватит».

А Власьев с Зоей и детьми? Навсегда останутся на «необитаемом острове»? Или потом исхитриться, забрать их тоже в двадцатые? Старлейту, может, и понравится, а что с шестаковским семейством делать? Снова себе на шею повесить, вернее, тому Шульгину, совершенно чужую женщину? После долгих и мучительных объяснений замуж выдать? Голова кругом идет.

Конечно же, это опять его Игроки в ловушку неразрешимых антиномий загоняют. Веселятся, ставки делают, наблюдая за его «джокерным мучением». (Или — «мизерным» — сразу схватить взятку или тянуть до последнего, то ли прорвемся, то ли «паровоз».)

Один любезно предлагает достойно капитулировать, второй под руку шепчет — держись, наше дело правое…

— Значит, так дела обстоят, — протянул Шульгин. — В Испании бороться за победу бессмысленно, в Москве товарищ Сталин за всю предыдущую трепотню по полной программе спросит. Домой вернусь уже не я, на Валгалле или медленно дичать, или у квангов политического убежища просить… Ах да, еще и Аргентина. Перспективки…

Он изобразил полную растерянность и подавленность.

— Наливай, что ли, стременную[54], и будем точку ставить. У тебя случаем игральных костей нет? Бросим, и будь что будет.

Сам же с тихим злорадством подумал, что для настоящих казаков после стременной все как раз только начинается.

— Посмотрю, кажется, где-то завалялись.

Юрий, повозившись в ящиках стола, действительно принес два желтоватых кубика с черными точками.

— Вот, баловались когда-то с друзьями, а сейчас уже и правила забыл.

— Какие там правила. Мы попросту. Каждая грань — вариант. Если рационального выхода нигде не просматривается, отдадимся на волю судьбы. Но сначала все же стременную. А где закурганную пить придется…