Севастополь в огне. Корабль и крест - Юрий Суходольский

Елецкий снова застонал и потерял сознание от боли.

– Все равно, – сказал Ньюкомб, вытирая окровавленный сапог о траву. – Вышвырните эту падаль в пропасть! Пусть кто-нибудь принесет мой саквояж.

Пехотинцы подняли Елецкого и понесли к обрыву.

– Остановитесь! – заявила Кэтрин.

Пехотинцы замедлили шаг и посмотрели на Ньюкомба. Тот лишь кивнул им. Мол, выполняйте приказ. Они подхватили бесчувственное тело Елецкого поудобнее и потащили его дальше.

Солдат подал Ньюкомбу его кожаный щегольской саквояж. Он быстро сбросил пехотный офицерский камзол. Под ним оказалась тонкая кавказская кольчуга прекрасной работы. Ньюкомб достал из саквояжа удобный, свободный сюртук и начал быстро его надевать.

– Генри Ньюкомб, вы негодяй! Я жалею, что спасла вашу подлую жизнь! – прокричала Кэтрин. – Какой же вы мерзавец!

– Кэтрин, мне некогда! – устало ответил ей Ньюкомб, застегнул сюртук и взял в руку одну из двух дуэльных сабель, которые лежали здесь же.

Кэтрин вдруг сорвалась с места и побежала в сторону пакгауза. Ньюкомб не сразу понял, что происходит, потом бросился за ней следом и настиг уже на краю поляны. Он схватил Кэтрин за талию, рывком бросил ее на землю, а затем потащил в лес.

– Не выходите! Он лжец! – Кэтрин кричала и билась в его руках.

Даниил и Чиж видели эту сцену сквозь бойницы поста. Когда Ньюкомб наконец-то скрылся в лесу, унося на плече Кэтрин, они недоуменно переглянулись.

Биля еще раз подогнал тут и там одежду, попрыгал и несколько раз взмахнул руками.

– С ума ты сошел, Григорий! – сказал Кравченко. – Да ведь англичанин этот клятый прав. Деньжищи эти опять против нас встанут, если он тебя срубит! Застрелить его как собаку, как поближе подойдет, да и вся недолга.

– Кажется, баба его к нам бежала, – сказал Чиж.

– Женщины вообще нервные, – заметил Даниил.

– А коли зарубит он тебя? – снова спросил Кравченко Билю.

– Нет. Бог того не допустит.

– Ты Бога не искушай! Баба его бежала к нам? – Кравченко повернулся к Чижу.

Вернигора с интересом поднял голову от своего занятия. Он перевязывал руку, выше локтя обожженную пулей.

– Да, вроде бежала, – ответил Чиж и пожал плечами. – Кровищи столько сегодня, что не только жинке, но и мне самому уже тошно.

Биля посмотрел через бойницу. Ньюкомб уже шел к пакгаузу, неся под мышкой две сабли.

Кравченко схватил есаула за грудки и заявил:

– Григорий, не пущу!

Биля резко отмахнулся, и Кравченко полетел в угол.

– Первый раз ты на меня руку поднял, товарищ, – сказал он и растерянно посмотрел на Билю.

– Федор, смотри в оба! – сказал есаул Чижу. – Через тебя меня Господь ведет, через тебя будет и разрешение.

– Гриша, западня это! Убьет он тебя! – заявил Кравченко и вскочил на ноги. – У тебя сердце за сына почернело. Не воин ты! Накажет и нас теперь Господь за тебя!

Биля ничего на это не ответил и вышел из пакгауза.

Лязгнули, скрестившись, сабли.

С первого удара Биле стало ясно, что ему придется нелегко. Против него были высокое мастерство, подвижный ум и стальная сила. Ньюкомб атаковал, но все его удары разбивались о холодную, зрячую ярость Били.

Есаулу многое приходилось вспоминать на ходу. Почти все схватки, во множестве которых он принимал участие за двадцать лет боевой службы, были иными, и сабля редко оказывалась в его руке. Когда-то в кадетском училище он был первым и в этом деле. Старый француз-фехтовальщик часто говаривал, снимая кожаный нагрудник: «Тре бьен! Тре бьен! Очень хорошо, мсье Биля!»

Возможно, бой был бы равным, если бы не кольчуга Ньюкомба. Но пока никто, кроме нескольких человек из тех, которые напряженно следили за геометрией боя, не знал, что они наблюдают за хладнокровным убийством. Англичане в лесу и пластуны у бойниц реагировали на каждое действие дуэлянтов нетерпеливыми движениями, взглядами, междометиями.

Биля получил легкие ранения в плечо и левую руку, прежде чем кончик его сабли прорвал рукав Ньюкомба выше кисти. Клинок должен был достать до тела, и есаул почувствовал его сопротивление, однако кровь на черном сукне так и не выступила.

Биля на мгновение потерял концентрацию, удивленный неудачей своего удара, а вот ответная атака Ньюкомба была хороша. Последний его удар сбил есаула с ног.

Ньюкомб сделал глубокий выпад и атаковал лежащего соперника в лицо. Биля едва уловимым движением успел отодвинуться в сторону, и клинок противника высек искры из камня, лежащего у его виска.

Биля откатился, вскочил. Серия рубящих ударов снова достала Ньюкомба. Теперь сюртук на его плече был вспорот. Сквозь разошедшуюся и повисшую лохмотьями ткань есаул увидел кольца кольчуги. Презрительная улыбка пробежала по его губам. Он отшагнул назад, заложил руку за спину и спокойно посмотрел в глаза своего противника.

Но Ньюкомб был слишком опытным бойцом для того, чтобы насмешка Били могла вывести его из себя. Душа этого негодяя так почернела, что он не мог остановиться.

Ньюкомб атаковал снова и снова, методично, прямо как автомат. Он снова достал руку Били. Эта рана была неприятной, рассекла мышцу ниже локтя.

Теперь момент, когда противник выпустит оружие, был только делом времени, и Ньюкомб это знал. Он стал тянуть Билю на себя, заставлял его быстрее терять кровь и силы.

Для есаула же время сейчас шло иначе. Оно словно раздвинулось и замедлилось. Ему казалось, что на каждое действие или мысль можно было потратить огромное количество минут.

Последствия удара Били в плечо врага пластуны оценили удивленными взглядами сразу. Они обладали достаточным боевым опытом, чтобы понять, что атака есаула была очень точной.

Вернигора припал к бойнице и впился острым взглядом в Ньюкомба.

– На нем кольчуга! – сказал он громко, не отрываясь от бойницы.

– Ах ты ж!.. – рыкнул Кравченко и взялся за штуцер.

– Добежать не успеем. Они всех нас положат! – бросил Чиж.

Ньюкомб колющим ударом пробил правое плечо Били, поэтому он переложил саблю в левую руку. Это почти не сказалось на рисунке его действий, которые теперь были направлены на то, чтобы атаковать кисти и ноги Ньюкомба. Но при равенстве сил такая ограниченность цели являлась слишком большим преимуществом, и англичанину было легко защититься.

Вернигора вскинул штуцер и тут же опустил его.

– Стреляй, Омелька, сбей его! – прокричал Кравченко.

– Иглу бы, – сказал Вернигора.

Кравченко только бессильно взмахнул руками, а вот Чиж мигом бросился в угол, к своей сумке, покопался в ней и достал связку стальных игл длиной примерно с палец. Они были обвязаны поверху тонкой пеньковой бечевкой и вплавлены в свинец по размеру штуцерной пули.