Избранные письма. 1854–1891 - Константин Николаевич Леонтьев

получу, то даю тебе слово, что заставлю Александра написать жалобу начальнику станции, чтобы он вытребовал женин бурнус.

Дурак!

К. Леонтьев

Публикуется по автографу (ГЛМ).

139. К. А. Губастову

4–12 июля 1885 г., Мазилово

<…> Катков боится именно того, чего мы с Филипповым желаем, – чрезмерного в будущем усиления вселенской патриархии в случае присоединения Царьграда и неизбежной нужды сосредоточить церковное управление православия; Катков опасается того, чего нужно желать, то есть оппозиции Церкви русскому государству; эта возможность оппозиции, эта сила и свобода Церкви и есть единственная годная для России и для всего православного Востока конституция; Катков этого не желает, и в этом он просто глуп… Ибо только церковь, сильная и смелая, так сказать, в лице своего духовенства может в будущем в иные минуты спасать самую государственную власть от каких-нибудь анафемских новых либеральностей… <…>

Я советуюсь с Филипповым насчет моей книги «Новые христиане» (Вы знаете ее – обличение в недостаточном христианстве Достоевского и графа Толстого). Он одобряет, – издаю… Со всех сторон нападки… Лесков пишет в либеральных «Новостях» 4 больших статьи, очень острых, хотя и не совсем добросовестных в деле изложения моих взглядов; зовет меня инквизитором, говорит, что я хочу, чтобы профессоров «секли» (я этого не говорил, но не скрою от Вас, что я против этого, не шутя, ничего не имею: не в ж… (извините) профессорской сосредоточено все достоинство человеческое)… Выражается далее, что я поднял на двух великих писателей наших «неумелые руки» и т. д. Другой критик (обыкновенный славянофил), более благоприятный, обвиняет меня только в том, что я неточно выразил и не понял идеи «всеобъемлющей любви»… (Ну-ка поймите Вы эту фразу.) Третий (молодой священник) пишет, что меня, видимо, раздражает слава Достоевского… Один только Владимир Соловьев написал в «Руси» Аксакова возражение, с которым можно не соглашаться, но в котором нет никакой пошлости…

Я, видно, так перед Богом грешен, что когда касается до моих дел, то деятельные люди не находят времени, искренние друзья становятся равнодушными, благородные люди действуют предательски, смелые чего-то робеют… Разве это не от Бога?.. Я уже и доведен почти до полного равнодушия… Я, впрочем, еще лет 5–6 тому назад молил усердно Бога, чтобы Он мне это равнодушие послал… И оно пришло. Прежде (в Варшаве и раньше) не дождусь, бывало, свободной минуты и томлюсь, чтобы сесть писать; теперь времени свободного бездна, но я рад и цензурной работе, и всему, что наполняет эту пустоту, только бы не писать, не сочинять… Конечно, я беспрестанно читаю духовное, беспрестанно думаю о загробной жизни; молюсь мыслию и по книгам… Но это беспрестанно – сравнительное только противу прежнего!.. Я нахожу, что я мало молюсь, мало читаю духовного, мало боюсь Бога, мало люблю Его… Писать – едва-едва могу на 100, на 150 рублей в полгода… Нужны в близком будущем деньги, знаю это, боюсь нужды. Отвращаюсь с омерзением от новых займов – берусь за перо… Напишу 1 страницу и бросаю… «Боже, – говорю я себе, – на что все это?» Мне скучно, меня это не занимает уже, спасения душе это не дает… Воображать себя полезным – гордость духовная… Люди другие не особенно, видно, нуждаются, когда успех всегда такой средний… Значит, ни удовольствия, ни спасения души, ни твердого и ясного сознания пользы, ни возбуждения извне от успеха, сообразного с прежними претензиями!.. А все, однако, или почти все, что я пророчу, сбывается мало-помалу – это Вы правду пишете… <…>

Впервые опубликовано в журнале: «Русское обозрение». 1896, ноябрь. С. 440.

140. К. А. Губастову

19 июля 1885 г.

Знаете, Губастов, чему сегодня годовщина? Моей свадьбе… 19 июля 1861 года. Через год – 25 лет, «серебряная свадьба»! Сегодня мы не вместе… Лиза ведь живет в Москве с Таисой Семеновной, а я здесь с молодежью. У меня ноги так пухнут и болят от ботинок и движения, что я уже скоро месяц как в Москву и на службу перестал ездить, и цензурой на дому занимаюсь. Лиза же предпочитает шляться целый день по Москве и сюда изредка ко мне является на день или на два… Эти дни она тоже не совсем здорова и не могла приехать… А у меня бессонница, и я решился прибавить Вам еще несколько строк.

Например, скажу Вам, что я сегодня, в этот день, в уединении от Москвы вспомнил очень многое и спросил себя еще раз: «Каюсь ли или каялся ли хоть раз когда-нибудь, что я женился на ней?» И опять ответил себе, как отвечал и прежде, но еще с большим убеждением: «Нет!» Вопрос этот потому приходит на ум, что видишь и чувствуешь, как немногие могут это понять. И я уверен, что большинство знающих меня людей считают этот поступок ошибкой. Вы понимаете, что я теперь говорю не о духовном покаянии религиозного человека в грехе на основании известных определений положительной религии, а о раскаянии житейском, так сказать, практическом. Где-то мы с ней будем через год? Она еще очень сильна, а я уже очень плох, мой друг!.. Помните Ваше обещание – приехать, когда я буду умирать? Конечно, если не внезапною смертию…

Ну, что же Вам еще сказать? Прошусь на месяц в отпуск в Оптину; пожалуй, до сентября не отпустят: другие цензора прежде отпросились, рук мало.

У Вари на днях умер мальчик, она не особенно горюет… Он все хворал, все без умолку три месяца кричал, и она с ним ни спать, ни работать, ни гулять не могла… Замучилась. Она не горюет, а я, разумеется, и подавно! Теперь, слава богу, без него все останется по-старому… а то через этот детский крик нужно было или оставлять ее на зиму в деревне, а Сашу одного брать в Москву, или искать другую квартиру, рублей на 150–200 дороже… а это для меня теперь беда: кроме лишней этой суммы я ведь искать-то, собственно, и ездить туда тоже не могу сам при больных ногах, а другие около меня не умеют. Теперь, слава богу, все, вероятно, останется по-старому. Боюсь только, что мне придется наконец с бедной Лизой прибегнуть к тому крайнему средству, к которому я так упорно вот уже 5 лет не хотел прибегать, то есть запереть ее хоть на два месяца в лечебницу! Она ничуть не буянит и вообще очень смирна и безвредна, но неопрятность ее стала все возрастать, и мы с Александром и Варей втроем не можем за ней усмотреть. У нее опять стали заводиться