10 минут 38 секунд в этом странном мире - Элиф Шафак

В тот вечер Налан упрямо стремилась расспросить об этом Д/Али. Они сидели за столиком у окна, и легкий ветерок задувал в него аромат жимолости и жасмина, смешанный с запахом табака, жареной пищи и аниса.

– Мне нужно кое-что спросить у тебя, – сказала Налан, стараясь не встречаться взглядом с Лейлой.

Д/Али тут же выпрямился:

– Отлично, у меня тоже есть к тебе вопрос.

– О! Ну тогда спрашивай первым, дорогой мой.

– Нет, сначала ты.

– Я настаиваю.

– Хорошо. Если бы я спросил тебя, в чем состоит самая большая разница между западноевропейскими городами и городами нашей страны, что бы ты ответила?

Прежде чем заговорить, Налан глотнула немного ракы.

– Ну, здесь нам, женщинам, приходится носить с собой булавку на случай, если кому-нибудь вздумается пристать к нам в автобусе и нужно будет уколоть этого психа. Не думаю, что в больших западных городах нужно поступать так же. Исключения бывают всегда, тут сомнений нет, но я бы сказала, что общее правило и ключевая разница между «здесь» и «там» – количество булавок, которые используются в автобусах.

– Да, возможно, это тоже, – улыбнулся Д/Али. – Но мне кажется, что самая важная разница – наши кладбища.

– Кладбища? – Лейла с интересом посмотрела на мужа.

– Да, любимая. – Д/Али указал на нетронутую пахлаву, которая лежала перед ней. – Ты не будешь это?

Зная, что муж сластена не хуже любого школьника, Лейла подвинула тарелку к нему.

Д/Али сказал, что в крупных европейских городах места́ захоронений хорошо продуманы, содержатся в порядке и до того зеленые, что их можно спутать с королевским садом. А в Стамбуле кладбища такие же неприглаженные, как и жизнь в целом. Однако дело тут не в одной чистоте. В определенный исторический момент европейцам на ум пришла великолепная идея – отправлять мертвых на окраины городов. Не так чтобы «с глаз долой – из сердца вон», но точно вон из городской жизни. Кладбища устраивались за городскими стенами – призраков отгораживали от живых. Все это сделали быстро и грамотно, словно отделили желток от белка. Такое новое устройство оказалось очень целесообразным. Надгробий – этих ужасных напоминаний о бренности жизни и суровости Бога – видеть больше не приходилось, и европейские горожане стали активнее. Отдалив смерть от повседневности, они сосредоточились на другом: сочиняли арии, изобретали гильотину и паровоз, колонизировали все остальные страны, перекраивали Ближний Восток… Все это и многое другое можно сделать, только вытеснив из сознания мысль о собственной бренности.

– А в Стамбуле? – спросила Лейла.

Подхватив последний кусочек пахлавы, Д/Али ответил:

– Здесь все по-другому. Этот город принадлежит мертвым. Не нам.

В Стамбуле именно живые были временными жителями и непрошеными гостями – сегодня есть, а завтра нет, – и в глубине души все об этом знали. Белые могильные камни встречали горожан на каждом повороте – вдоль дорог, у торговых центров, парковок и футбольных полей, – они разбросаны по всем углам, словно жемчужины от порванного ожерелья. Д/Али сказал, что миллионы стамбульцев использовали лишь малую толику своего потенциала из-за губительной близости могил. Охота к нововведениям теряется, если все время напоминать, мол, вот-вот придет смерть со своей косой, которая отсвечивает красным в лучах заходящего солнца. Именно поэтому проекты реновации ни к чему не приводили и инфраструктуру строить не удавалось, а коллективная память оказывалась не прочнее салфетки. К чему создавать будущее или возвращаться мыслями к прошлому, если мы постоянно скатываемся к размышлениям о конце? Демократия, права человека, свобода слова – есть ли в них смысл, если в итоге мы все умрем? Устройство кладбищ и отношение к мертвым, как заключил Д/Али, – самая большая разница между двумя цивилизациями.

После этого все трое погрузились в молчание, слушая постукивание столовых приборов и звяканье тарелок на заднем плане. Налан до сих пор не понимала, почему она сказала то, что сказала. Слова сорвались с губ так, словно жили собственной жизнью.

– Я откинусь первая, вот увидите. И хочу, чтобы вы танцевали вокруг моей могилы и ни за что не плакали. Курите, пейте, целуйтесь и танцуйте – такова моя воля.

Лейла нахмурилась. Она расстроилась, что Налан сказала такое, и обратила лицо к флуоресцентной лампе, мигавшей у них над головами, и ее прекрасные глаза приобрели оттенок дождя. Но Д/Али просто улыбнулся, нежно и печально, будто в глубине души знал, что, несмотря на заявление Налан, первым из них уйдет именно он.

– А что хотела спросить ты? – поинтересовался Д/Али.

И тут Налан передумала: вопрос о том, почему они так до сих пор и не познакомились с его товарищами и что будет представлять собой революция в светлом будущем, которое может наступить, а может, и нет, уже не имел значения. Вероятно, в городе, где все постоянно меняется и исчезает, ни о чем не стоит беспокоиться, а полагаться следует лишь на текущий момент, который уже наполовину миновал.

До нитки вымокшие и измученные, друзья наконец-то добрались до «шевроле». Все разместились в кабине, кроме водителя. Налан взялась за работу в кузове: она закрепляла тело Лейлы, обматывая его веревками и привязывая их к стенкам кузова. Нужно было убедиться, что оно не станет перекатываться туда-сюда. Добившись нужного результата, она уселась возле остальных, тихо закрыв дверцу и восстановив дыхание, которое пришлось сдерживать.

– Хорошо. Все готовы?

– Готовы, – в затянувшемся молчании произнесла Хюмейра.

– Итак, едем тихо-тихо. Самое сложное позади. Мы сумеем.

Налан сунула ключ в замок зажигания и аккуратно повернула его. Двигатель ожил, и спустя секунду из кабины вырвалась оглушительная музыка. В ночь лился голос Уитни Хьюстон, вопрошающий о том, куда деться разбитому сердцу.

– Черт! – воскликнула Налан.

Рукой она стукнула по магнитоле, но было уже поздно. Двое полицейских, потягиваясь, уже ошеломленно глядели в их сторону.

Посмотрев в зеркало заднего вида, Налан увидела, как полицейские запрыгивают в машину.

– Ну что же, план меняется, – сказала она, выпрямляя плечи. – Держитесь крепче!

Во весь опор несясь по скользкой от дождя дороге, разбрасывая во все стороны грязь, «шевроле» 1982 года быстро скатился с холма в лес. По обе стороны трассы стояли выцветшие щиты с рекламными плакатами. На одном из них, который отклеился по бокам, с трудом читалось: «Приезжайте в Килиос… идеальный отпуск… рукой подать».