Вернуться по следам - Глория Му

Шофер неодобрительно дернул ухом, и дед объяснил:

– Сердце у дочки больное, Саша, чуть что – сразу корвалол глотает, а девка, сам видишь, боевитая, вся в меня, так что мы все по-партизански, тихохонько… А и то – не сидеть же дитю на привязи…

Саша кивнул и поддал газу, мы доехали очень быстро.

Сонный солдатик проверил у деда документы и долго вел нас по унылым, крашенным серой краской коридорам, тускло освещенным лампами так называемого дневного света.

Солдатик отворил очередную дверь, и мы очутились в госпитале – запах больницы ни с чем не перепутаешь, кроме того, за столом у входа сидел мрачный человек в белом халате, он и повел нас дальше.

Поплутав еще немножко, мы остановились у белой облезлой двери, мрачный постучал, нажал на ручку и жестом предложил войти.

Из-за стола нам на встречу поднялся невысокий (по сравнению с дедом, конечно), лысый как колено крепыш с бычьей шеей, победно выпирающей из воротничка халата.

Отсутствие волос компенсировали густые и черные, как щетка для ваксы, усы. Когда он говорил, усы смешно шевелились.

– Здравствуйте, Николай Романович, – любезно сказал лысый (или усатый?) и пожал дедушке руку. – Давайте сюда вашего башибузука… О, да ты девица? А мне Бронислав Аркадьевич сказал, внук ваш упал с лошади…

– Внучка у меня, одни девки в роду, – сказал дед, а я уточнила:

– С лошадью.

– Что? – не понял усатый (или лысый?).

– Не с лошади, а с лошадью, – терпеливо повторила я. – Мы вместе упали.

– Ах вот как… Но верхом-то ты была, надеюсь? Не лошадь?

Я промолчала. Вот без чего бы я точно обошлась – так это без тупых шуток на мою больную голову.

Дед так и принес меня в попоне, врач отпустил пару шуток и по этому поводу. Я могла бы сказать ему в ответ что-нибудь гадкое, но мне не хотелось. Во-первых, человека все же подняли среди ночи, он, хоть и дежурный врач, как я поняла, но мог бы спать да спать, если бы не мы, а во-вторых, от него пахло, как от папы на ночных дежурствах, – антисептиком, дорогим одеколоном, крахмалом и усталостью.

Не переставая шутить, врач взял меня у деда из рук, посадил на топчанчик, осмотрел, посветил фонариком в глаза, пощупал пульс, потом велел снять майку, и провел беглую проверку целостности моего организма.

– Так, так… – Он снова сел за стол и стал что-то быстро писать, попутно говоря деду: – Ну что сказать? Кости целы, гематомка обширная на боку… Были бы мозги – было бы и сотрясение… А так – ничего страшного… Полный покой, пусть полежит дней пять, пустырник подавайте… Будут головные боли или еще что – сразу ко мне, вот телефон, звоните…

Дед кивал, а я возмутилась:

– Пять дней?! Да я свихнусь раньше!

– Свихнешься – в дурдоме закроем, – не поднимая головы от своей писанины, спокойно сказал врач, и тень детских страхов холодком скользнула по загривку. – Вот, – он протянул деду бумажку, – я тут понаписал кое-чего на всякий случай, но вы не залечивайте, мартышка ваша на удивление крепкая и сильная, сама отойдет, главное – полный покой.

Я злобно фыркнула и закатила глаза.

– Так, слушай сюда. – Врач подошел ко мне, взял за плечи и крепко встряхнул: – Будешь продолжать в том же духе, станешь к двадцати годам калекой. Спорт – это очень, очень плохо для здоровья. Спорт – плохо, физкультура – хорошо, запомнила? Будешь себя любить и беречь – останешься здоровой и сильной, будешь рисковать и рвать жилы непосильными нагрузками – пожалеешь, да поздно будет.

– Да что вы, она же еще маленькая, не понимает, – вступился за меня дед, обескураженный такой внезапной резкостью.

– Ай, оставьте, – врач махнул рукой, – все они одинаковые – большие, маленькие, какая разница? Адреналиновые наркоманы… Лишь бы носиться сломя голову… Я их брата столько повидал – у-у-у… Этот взгляд ни с каким другим не спутаешь. Ну сами на нее посмотрите – еле-еле душа в теле, вся в синяках, а туда же – готова сей же минут опять на лошадь взгромоздиться. Да другая бы девочка рыдмя рыдала, а эта сидит как Сцевола и зыркает злобно… А? Что молчишь? Не прав я?

– Так и есть, – медленно сказала я, глядя на него с любопытством и неожиданно пробудившейся симпатией. – Ну а сами-то вы? Другие дяди давно спят после работы, а вы тут сидите посреди ночи, лечите кого попало, это как называется?

Врач с минуту смотрел на меня молча, пристально, я видела, как в его глазах разгораются искорки смеха, и наконец смех вырвался наружу. Лысый (или усатый?) долго хохотал, качая головой и вытирая рукавом халата выступившие слезы.

– Ой, уела, – никак не мог успокоиться он, – уела так уела, мартышка… Видать, не все мозги еще отбила себе, а? Ох, ну ладно… Серьезно – пару дней ты можешь полежать спокойно или к батарее придется привязывать?

– Не могу, – с сожалением сказала я, дед на меня цыкнул, и я обратилась к нему: – Дедуль, со мной нормально все… Я целый день сегодня отсыпалась… после падения… А дома как лежать? Маму не обманешь, она же врач…

– Врач? Как зовут? – встрепенулся усатый (или лысый, черт подери?).

– Никак. – Я сразу оборвала веселье.

– А, ну да… От родной матери прячемся, как же, я забыл… Ну тогда по состоянию… Не переутомляйся, на лошадь не лезь, пару дней пешком походи – не сдохнешь. Будет тошнить или голова закружиться – сразу ложись. Ну? Под честное слово отпущу…

Я неохотно кивнула.

– Вот и ладненько, уносите свою ядовитую амброзию, Николай Романович, не смею больше вас задерживать.

Дед взял меня на руки, поблагодарил врача и неловко затоптался, не зная, что делать. Взятки давать он совсем не умел. Я обняла его за шею и сказала:

– Дай ты ему уже денег, дедушка, не стесняйся. Врачам все что-нибудь приносят, это так заведено, а дядя же с нами полночи провозился.

– Да… да… – запыхтел смущенно дед и полез за бумажником.

Врач снова рассмеялся, устало потер переносицу и сказал:

– Не стоит, Николай Романович, такой цирк да с доставкой на дом – я сам должен бы вам заплатить… Так что – не надо, всего хорошего. Обращайтесь, если что.

Дед с облегчением вздохнул, еще раз горячо поблагодарил врача и вышел, тихо прикрыв дверь.

Золотая справка из военного госпиталя дала мне пять дней полной свободы от школы. Дед, соучастник многих моих преступлений, прятал от мамы портфель, а я круглосуточно ошивалась на конюшне, напрочь забыв, понятно, о постельном режиме и прочих неприятных вещах, сказанных врачом. Голова не кружилась и не болела, только отшибленный бок давал о себе знать, еще долго радуя меня волшебной сменой цвета – от фиолетово-черного к желтовато-зеленому.

Тренировались мы теперь каждый день, и Лиля сбивалась с ног. Из-за сырой и слякотной погоды работать можно было только в крытом манеже, разные группы наползали друг на друга; кроме нас требовалось подготовить к первым соревнованиям младших ребят.