Тайны двора государева - Валентин Лавров

— У меня нет никакой шкатулки, от Петра доставшейся! Да она смекнет сразу обо всем, как шлепом канатным по заднице отхожу да прикажу, чтобы императрице-матушке не проболталась о наших разговорах.

— Ну, болтать о том ей самой резона нет.

* * *

Ровно в десять вечера Анна тихой тенью проскользнула мимо дворцовой стражи, загородив лицо платком, и нырнула в поджидавшую карету.

В это время Трубецкой со своими адъютантами начал ворошить вещички девицы.

Начался последний, самый страшный эпизод из светской жизни фрейлины.

Девица, едва влезла в карету, к своему удивлению, увидала светлейшего. Тот без дальних разговоров решительно заявил:

— Я все про тебя, Анна, знаю! Ты шпионила и сочиняла подметные письма. Для кого воровство делала?

Анна стала плакать, божиться, клясться:

— Такой поклеп не в силах я снести! Александр Данилович, только ты мне люб. Твоя напраслина меня кручинит. Коли столь скверно обо мне мыслишь, так лучше мне не жить. Останови карету, я с горя в хладные воды Невы брошусь. Прощай навеки, любимый!

Меншиков заколебался. Он уже без прежней уверенности спросил:

— А почему ты назвала меня дубом, а себя плющом тонким? Ведь таковые слова и в подметном письме есть, а письма ты знать не могла. Так?

Анна рассмеялась.

— Нет, не так. — Она погладила щеку Меншикова. — Какой ты у меня глупый, хоть и очень красивый. Это волшебные строки из сонетов знатного старинного поэта Франции Пьера де Ронсара. Их многие знают. Не я одна. А ты, любезный мой, разве их не ведаешь?

Женщины — великолепные актрисы. Меншиков поверил. Он чмокнул девицу в губы, пробормотал:

— Не сердись, моя чудесная!

Далее началось самое забавное. Высадив девицу у бокового прохода во дворец, Меншиков направился вдоль набережной Невы, на условленное с Трубецким место.

Ждать долго не пришлось. Вскоре за окошком кареты раздалось конское ржание, приглушенные голоса.

Спешившись, Трубецкой влез в темную карету. Весело проговорил:

— Фонарь зажечь надо! Хочу на твое личико, Анна, посмотреть, как ты крутиться сейчас станешь.

Фонарь зажгли.

Трубецкой ахнул:

— Где девица?

Меншиков невозмутимо ответил:

— Зачем она тебе? Анна невиновна, так я ее отпустил.

Трубецкой начал дико хохотать и кататься по кожаному сиденью.

— И-хо-хо, «невиновна»! А это что? — Он влез в не большой баульчик, протянул светлейшему бумаги. — Вот черновики двух первых подметных писем и чистовое третье. Написала его, но, видать, передать по назначению не успела. И шесть тысяч рублев, что вместе с письмами в тайном ящичке секретера лежали, да я его легко углядел и вскрыл.

Ошарашенный Меншиков изумился:

— И впрямь, бумага-то китайская, та самая! И начертано искусно, как на воровских эпистолах. — С печалью проговорил: — Ах, стерва, меня чернила, «пирожником» именовала… А еще в вечной любви клялась. До чего ж женское семя коварное, ничего святого нет.

Трубецкой озабоченно сказал:

— Поскачу ее ловить. Может, у себя в комнатах сдуру задержалась?

* * *

Трубецкой заблуждался: Анна бежала из дворца, даже не заглянув к себе. Однако уже через час ее схватили караульные Аничкова моста.

В эту ночь Меншиков глаз почти не сомкнул. Поначалу он сызнова допрашивал Анну. Он совал ей в лицо письма, обличал. Но все напрасно — на женский ум такие доводы не действуют. У женщин мышление особое.

Меншиков с яростью тряс девицу за плечи:

— Откуда в тебе столь лживое окаянство? Признавайся, гидра ядоточивая!

Та выпучивала светлые глаза и фыркала:

— Фу, сие все поклеп! Ничего не писала, ничего не ведаю…

Трубецкой уже отправил на Лазаревское кладбище четырех гвардейцев, которых возглавлял бравый капитан-семеновец Сергей Богатырев. Когда подъехала карета с жертвой, на левом берегу Черной речки возле кладбищенской ограды темнела глубокая яма.

Трубецкой сделал последнюю попытку узнать правду:

— Где, Анна, ты взяла шесть тысяч? Не передком же заработала?

Девица уже изрядно трусила, но все еще твердила:

— Я не виновата!

Меншиков брезгливо сказал:

— Засунь, Трубецкой, воровские письма ей в глотку, пусть с ними ждет второго пришествия! И свяжите по рукам и ногам.

…Когда девицу потащили к яме, она неимоверным усилием сумела выплюнуть письма и заголосила:

— Ка-ра-ул! Помогите! Все скажу… Это герцог Голштинский с Девиером грозили мне… чтоб докладывала… и письма тоже для них писала. По две тыщи за каждое… Простите, Христа ради, не буду!

— Бросай! — коротко распорядился Меншиков. Он был оскорблен, как никогда. — «Пирожник»!

— Ай! — вскрикнула девица, стукнувшись о дно могилы.

Трубецкой чертыхнулся, подул на ладонь:

— До крови расцарапала, блудодейка!

— На ее персте, поди, крупный бриллиант! — предположил капитан Богатырев. — Златолюбива, шельма. Ну, все свободные от караула — в казарму!

Еще долго петербуржцы со страхом показывали место возле кладбищенской ограды и приговаривали: «Здесь живьем была похоронена фрейлина. Сказывают, из земли три дня и три ночи шли жалостливые вздохи и стоны, а преображенский гвардеец разгонял любопытных».

Во дворце поначалу недоумевали: куда Анна Зонеберг девалась? В потаенном месте ее спальни были обнаружены золотой браслет, бриллиантовые серьги и еще кое-что, принадлежавшее Екатерине. К грехам девицы прибавился еще один — воровство. А потом такие времена пришли, что стало не до пропавшей фрейлины.

Эпоха была бурной, переходной.

Государыня Екатерина готовилась отойти ко сну. Вдруг от ужаса у нее между лопаток пробежали мурашки: она явственно услыхала, что кто-то постучал в окно опочивальни, расположенное на высоком третьем этаже. Она замерла, чутко прислушиваясь: не почудилось ли? Стук тут же отчетливо и требовательно повторился.

Государыня хотела крикнуть: «Стража, скорей сюда!» Но любопытство, свойственное всем представительницам женского пола, включая императриц, заставило ее сунуть ноги в легкие сафьяновые башмачки и в одной срачнице — исподней рубахе — с серебряным подсвечником в руке осторожно приблизиться к окну.