Империя тюрков. Великая цивилизация - Рустан Рахманалиев

Кыргызы, граничившие с Уйгурским каганатом на севере и о которых речь пойдет далее, сопротивлялись до 758 г. И хотя они потерпели поражение и покорились, платя уйгурам дань соболями, зато не утратили самоуправление. Западные границы не позволили расширить уйгурам печенеги, кочевья которых в это время распространились до Нижней Волги.

В 755 г. один из военачальников китайской армии Ань-Лушань, выходец из благородной тюркской семьи, воспитанный на согдийской культуре, один из самых известных кондотьеров Азии, во главе сильного отряда, состоявшего в основном из тюрков, поднял мятеж против императорской власти и захватил обе столицы – Лоян и Чанъань. Сыну Неба ничего не оставалось, кроме как обратиться к уйгурам.

Маянчур послал в Китай своего сына, Ябгу. Тот одержал победу над узурпатором и вернулся в свою страну для участия в походе на кыргызов (758 г.). Но в 761 г. в Северном Китае снова вспыхнула гражданская война. Танская династия, опередив своих противников, которые также собирались обратиться к уйгурам, заручилась поддержкой последних, заплатив золотом. Каган Идигань лично, во главе четырех тысяч профессиональных и десяти тысяч вспомогательных воинов, вступил на территорию империи и за период с 762 по 770 г. восстановил порядок и спас династию. За это пришлось платить. Еще больше китайцы заплатили за то, чтобы спасители ушли. Тюрки всегда неохотно уходили с захваченных китайских земель. Но уйгуры ушли. И возвращались еще только один раз – в 790–791 гг. Важная страница истории оказалась перевернутой.

Открылась новая страница. В 762 г. Идигань встретил в Лояне манихейских проповедников, говоривших на согдийском языке, обратился в их веру и широко распахнул для них двери своего царства. Он увел их с собой и сделал из своей столицы роскошный, окруженный стенами город. Город, построенный уйгурами на берегах Орхона, «город царского лагеря», тогда он назывался Орду-Балик.

Следует отметить, что после падения Второго каганата Азия вступила в эпоху смены веры: кочевники начали заимствовать культуру и мировоззрения с Запада, а вовсе не из Китая. Из Ирана уйгуры позаимствовали манихейство, из Сирии кочевники приняли несторианство, из Аравии – ислам, из Тибета – теистический буддизм. Правда, буддизм был воспринят позже, но принцип заимствования остался прежним – «антикитайским».

Напомним, что религия Мани, манихейство, опирающаяся на противопоставление и сосуществование доброго, светлого принципа и злого, темного принципа (оба созидательные), родилась в Вавилоне в III в. и распространилась по всему миру, включая даже Северную Африку, где ее проповедовал будущий святой Августин до своего обращения в христианство. Оно пришло в Европу, породив альбигойскую ересь, и в иранский мир, который продвинул его еще дальше, до Дальнего Востока. Уйгуры сделали манихейство своей государственной религией, и она оказала на них сильное цивилизующее воздействие. Необходимо подчеркнуть, что в некотором отношении Азия опередила Европу на триста лет: Тибет уже в VII в. стал теократической державой, а Уйгурия сделалась ею во второй половине VIII в. Манихейство было тесно связано с согдийской культурой, и согдийский язык стал вторым официальным языком империи наравне с тюркским, начиная с надписи в Севрее (762 г.), которая прославляет счастливый исход китайской кампании и не менее счастливое обращение.

Постепенно входила в употребление новая письменность, менее приспособленная к их языку, чем старая система, используемая тюрками, зато передающая много гласных. Она произошла из согдийской графики и долго существовала параллельно с тюркской рунической письменностью, к которой тяготела национальная религия, – именно руническими знаками, при помощи кисти, будут сделаны в середине VIII столетия надписи на опасном перевале, который ведет в долину Хойту Тамир, а позже будут написаны несколько манускриптов в оазисах Тарима. Но в конце концов ее вытеснил новый алфавит и в течение нескольких веков был основой первой великой национальной литературы на тюркском языке. Еще позже эту письменность, которая получила название уйгурской, взяли на вооружение монголы и передали маньчжурам.

Благодаря согдийскому языку этот, еще дикий народ вступил в тесные контакты с утонченной мыслью Ирана, а через нее – со всем миром Средиземноморья. Конечно, преувеличением является то, что сказано в надписи в Кара Балгассуне (около 810 г.): «Эта страна варварских нравов, полная запаха крови, превратилась в страну, где выращивали овощи; эта страна, где убивали, стала страной, где учились творить добро».

Никакая религия никогда не могла полностью отвратить своих адептов от их природных наклонностей, в частности от насилия. Историю Уйгурского каганата никак не назовешь мирной и спокойной. По меньшей мере два кагана пали от рук убийц, пятый – в 790 г., одиннадцатый – в 832 г., двенадцатый покончил жизнь самоубийством в 839 г. в результате бунта, организованного своим министром. Но медитация и религиозная жизнь отвлекали часть людей от агрессивности или ослабляли ее, и за большими захватническими походами следовал расцвет сельского хозяйства и торговли.

К 800 г. – исключительно важная веха для уйгуров: были основаны колонии в Серинде, Карачаре, Бешбалыке, Турфане, т. е. в богатых оазисах Тарима, которые были своего рода залогом будущего.

Что касается отношений с Китаем, хотя они и были мирными, плодотворными назвать их никак нельзя. После похода 762–770 гг. уйгуры начали общаться на равных со своим могучим соседом и даже относиться к нему свысока. Если они оказывали китайцам неоценимые услуги, например в борьбе против тибетцев, то за них приходилось расплачиваться ценой жесткого уйгурского протектората, который с трудом переносили китайские националисты, священники и консерваторы. Уйгуры требовали – и получали – в жены принцесс, насаждали манихейство и, что еще хуже, ввели систему обмена скота на шелк по такому курсу, что лошадь, в сущности, не нужная китайцам, стоила в два раза больше своей настоящей цены, другими словами, это было не что иное, как требование платить дань. Интенсивное коневодство в Уйгурии предполагало либо войну, либо экспорт лошадей. Китай предпочитал мир, и министру, который жаловался на безвыходное положение в стране, император однажды ответил: «Народ постоянно страдает от отсутствия лошадей…» Поистине царский ответ!

Как бы искренне ни было обращение каганов в новую веру, как бы ни было сильно их убеждение, манихейство отвратило массы от своих древних верований не в большей степени, чем буддизм в начале эпохи Тюркской империи. Отношения между манихейством и шаманством оставались загадочными, хотя в них присутствовали и терпимость, и сотрудничество, несмотря на то что эти две религии вдохновлялись совершенно разными идеалами. Возможно, дихотомия древнего шаманства, со всеми его параллелями типа «небо—земля», «восток—запад», «синее—черное», только усиливалась манихейством, что может объяснить определенную тенденцию к дуализму в некоторых последующих религиозных представлениях тюрков. Как бы то ни было, именно в манихейском монастыре в Х в. будет написана похожими на рунические знаки книга пророчеств «Ирик Битиг», которая восходит целиком к традициям кочевников; а чего стоит созданная примерно в 1300 г. великолепная огузская эпопея «Огуз-намэ», которая хранится в Национальной библиотеке в Париже и прославляет тюркское язычество. Наконец, немаловажный в этой связи великий уйгурский миф о происхождении, который появился в манихейской среде, но отражал традиционные религиозные представления, получил столь широкую популярность, что его не раз упоминали китайцы, мусульманин Джувайни в монгольскую эпоху, а также другой великий иранский историк – Рашид-ад-Дин, Марко Поло; этот миф оказал влияние на огузов, кайманов, онгутов, калмыкских и ойратских монголов и многих других. Согласно этому мифу, Идигань-каган родился от дерева, оплодотворенного лучом света. Это наводит на мысль о том, что речь идет не о первобытном мифе уйгуров, предводительствуемых кланом яглакаров, верных тюркским традициям, но о более позднем мифе, который окончательно сформировался в начале IX в., во время смены династии и восхождения на трон племени эдизов.