Седьмое таинство - Дэвид Хьюсон

Патрицио Фолья, должно быть, видел на своем веку немало смертей. И тем не менее в его глазах стояло сейчас очень странное выражение, которое Лео никак не мог определить.

Доктор упорно смотрел на мониторы приборов, подключенных к Лудо Торкье, чье дыхание стало слабым и едва заметным.

— Думаю, что так, — согласился он.

— Вам бы следовало остаться в квестуре. — Фолья подпустил в голос едва заметную нотку упрека. — Вы же и других студентов прихватили, не так ли?

— Прихватили, — кивнул Фальконе. Теперь уже, видимо, всех. Как и ожидалось, прятаться от полиции они не умели.

— Значит, парни могут вам что-то рассказать, — предположил доктор.

Лео покачал головой и посмотрел на неподвижное тело.

— После этого — нет, не расскажут. Там уже полно адвокатов. Им не нужно ничего говорить. Зачем? Мы допустили, что один из них был избит чуть не до смерти прямо у нас, в комнате для допросов. И теперь задержанные могут хранить молчание сколько захотят. И мы даже не сможем использовать это против них.

— Сейчас бы сигаретку, — жалостно бросил старший фельдшер. — Нам еще долго тут торчать.

— Как врач не могу вам это разрешить, — ответил Фолья. — Ну ладно, ступайте покурите. Оба.

Младший фельдшер удивился:

— Я не курю.

Но его старший коллега уловил что-то в тоне медика.

— Идем, я тебя научу. — Он потащил коллегу из машины.

Агент сидел молча, не в силах произнести ни слова.

Фолья взглянул на мониторы:

— Он умирает, Лео. Никто и ничто ему не поможет.

— Вы уже это говорили.

— Действительно считаете, что он мог вам что-то сказать?

— Не знаю, Патрицио. На этом деле я понял, что в действительности очень мало знаю и умею.

Фолья встал и подошел к стеллажу с медицинским оборудованием, прикрепленному к стене вэна. Достал шприц, ампулу с каким-то лекарством и тщательно проверил этикетку.

— Если повезет, сумею привести его в сознание на минуту или около того. Было бы неплохо, если бы патологоанатом не стал упоминать об этом в своем заключении после вскрытия. Мне нравится моя работа — это гораздо лучше, чем сидеть в тюрьме.

Доктор наполнил шприц, тщательно следя за уровнем жидкости в резервуаре.

— Ну так что? У нас не так много времени. А у этого парня еще меньше.

Полицейский не знал, что сказать.

— А какой еще эффект это на него произведет? — спросил детектив наконец.

— Вероятно, умрет минут через пятнадцать. Сердце остановится.

— Нет!

— Лео, он и так уже мертв!

— Я сказал «нет», Патрицио. Я сегодня уже арестовал одного человека за убийство. И не хочу, чтоб их стало двое.

И весьма неубедительно засмеялся.

— Я врач. Врачи тоже совершают ошибки.

Фальконе не верил своим ушам.

— Нет, не надо. Пожалуйста. Ради себя самого.

— А как же начет мальчика?

Лео пытался еще спорить, но не находил нужных слов.

— Вот именно. В любом случае я нынче ночью спать не буду.

Доктор нашел участок целой кожи между ссадинами на обнаженной правой руке Торкьи, отыскал вену, и глубоко ввел иглу.

Ждать пришлось меньше минуты. Почти в такт реву клаксонов грудь студента задергалась. Глаза внезапно раскрылись и заморгали от яркого света, бившего с потолка.

Фальконе придвинулся ближе и присел на корточки рядом с носилками.

— Лудо, — тихо позвал он, обнаружив, что в горле пересохло, а голос какой-то чужой. — Нам необходимо найти мальчика.

Распухшие, почерневшие губы Торкьи шевельнулись. Они блестели от крови и слюны. Умирающий ничего не ответил. Все его силы уходили сейчас на то, чтобы сфокусировать зрение на горящих лампах.

Потом он издал рыдающий звук, поперхнулся, выплюнул сгусток крови и закашлялся. Затем сумел повернуть голову, градусов на пять, не больше, в сторону Фальконе и Фольи.

Агент перехватил его взгляд. Парень и сам выглядел как ребенок — одинокий, испуганный, в полном замешательстве, страдающий от боли.

Потом на его лице появилось выражение непонятной определенности, и Лео понял — наперекор собственному желанию, — что все время заблуждался. Студент, без сомнения, что-то знал про мальчика, и даже сейчас это воспоминание веселило его.

— Скажи же хоть что-нибудь! — умоляюще воскликнул полицейский. Таких жалких слов он не произносил еще никогда в жизни.

Не имея понятия о том, что белый плоский червь, не так давно подвергнутый диссекции в морге внизу, носил его имя, Бруно Мессина сидел у себя в кабинете в огромном кожаном кресле с видом человека, доведенного до ручки.

— Значит, и тут пустышка? — спросил он голосом, наполовину злобным, наполовину довольным, поскольку мог сейчас бросить подчиненным упрек.

Косте пришлось толкнуть шефа в бок, чтобы тот ответил. А Лео смотрел в окно, в ночь, глубоко задумавшись, будто что-то вспоминая. Пока возвращались в квестуру, отдельные подробности старого дела Браманте то и дело всплывали в разговоре, как плавучий мусор, который выносит из мутных морских глубин, и они одна за другой возникали в потревоженной памяти Фальконе. Был даже момент, когда Коста подумал, не стоит ли начальнику вообще отказаться от участия в расследовании и уступить место более молодому, более физически крепкому человеку вроде Баветти. Но потом, едва машина успела припарковаться на спокойной площади позади квестуры, Фальконе позвонили парни из группы, занимавшейся отслеживанием передвижений Браманте по городу. И в течение всего одной минуты Лео провел такой интенсивный, похожий на пулеметную очередь опрос младшего офицера из этой группы, на какой не был способен ни один человек во всей квестуре. Прежний Лео Фальконе встал в строй, когда это понадобилось. Просто его на некоторое время отвлекли, сбили с толку, а почему — этого Ник так и не мог до конца понять.

Группа пробыла на месте убийства на берегу реки два часа. Когда они вернулись в квестуру, Мессина провел совещание с участием всех старших офицеров, занятых в деле, пригласив также Терезу Лупо и Сильвио ди Капуа. Совещание длилось уже девяносто минут. Шел девятый час — время заступления на дежурство новой смены.

— Более того, — продолжил Мессина, обращаясь к Фальконе. — Вы нарушили мой совершенно недвусмысленный приказ: уехали из квестуры.

— Я полагал, что должен тут сидеть как узник только ночью, — ответил Фальконе, не делая ни малейших попыток выкрутиться. — Прошу прощения, если что-то недопонял.

— Да я никогда…

Комиссар замолчал, бессильно разведя руками. Потом все же продолжил: