Седьмое таинство - Дэвид Хьюсон

— Ты знаешь, что это за место, Роза? — шепотом спросил убийца.

— Не смейте так со мной разговаривать! — ответила она, едва кашель унялся, стараясь говорить спокойным и твердым голосом, чтобы не выдавать страха.

— Женщина с большим чувством самоуважения, — констатировал похититель. — Что ж, это неплохо. Ладно, попробуем иначе. Вы знаете, что это за место, агент Прабакаран?

— Это какой-то…

Девушка сжалась, ей было холодно в одежде, которую она на себя зачем-то напялила.

У преступника появилась эрекция. Роза чувствовала его желание и напряжение, когда он прижимал ее к себе.

— …храм, — закончила несчастная.

— Прямо в десятку. — Археолог ослабил захват.

Потом достал из кармана куртки фонарик и направил его свет на стоявший перед ними предмет. Алтарь, метров пяти в ширину и около двух в высоту, с каменной поверхностью, плоской и ровной.

Прямо как стол. Или жесткая каменная постель. На нем было что-то вырезано. Браманте заметил, что это привлекло ее внимание, и подтолкнул пленницу вперед.

— Видишь? — спросил он. В его голосе звучала какая-то бесконечная горечь, смешанная с печалью.

На фасадной поверхности алтаря виднелось мощное, напряженное тело быка, которого силой пригибал к земле могучий человек в крылатом шлеме, с коротким узким мечом в правой руке. Морда быка была искажена мукой: вылезшие из орбит глаза, раздувшиеся ноздри — живое существо, отчаянно борющееся за жизнь. В голове у Розы словно колокола зазвонили. Это изображение было ужасно похоже на статую, что украшала старую бойню в Тестаччо, — человек, одолевающий могучего быка, намереваясь его заколоть. Только здесь изображение было более живое и сильнее поражало воображение. Собака, слизывающая кровь из раны в горле быка. Скорпион, жадно вцепившийся животному в пенис. Жуткая сцена из кошмарного сна.

— Это сущее безумие, — пробормотала агент и закрыла глаза, потому что Браманте заревел как бык, притягивая девушку и силой поворачивая ее голову к себе. Рот Прабакаран оказался у него в волосах, а сам похититель прижался к Розе вплотную.

Потом археолог посмотрел на алтарь, на изображенные там фигуры.

— Человек может быть либо Митрой, либо быком, — тихо произнес изгой. — Дарителем или даром. А после этого он уже ничто.

Агент мельком увидела его лицо и тут же об этом пожалела. Глаза не человека, мертвые глаза. Девушка так и не решила для себя, как это назвать.

Убийца еще сильнее прижался к ней, так сильно, что Розе стало больно, и страстно прошептал:

— Я так много лет провел в тюрьме… Без женщин… Без ласки и утешения…

Прабакаран закрыла глаза и попыталась вспомнить, что им говорили на службе по поводу таких ситуаций. На память пришло только одно слово, застрявшее в голове: «Выжить».

Лекарство, которое доктор Фолья ввел Торкье, вихрем пронеслось по кровеносной системе избитого студента подобно смертельному выбросу адреналина. Бедняга лежал, весь напряженный и сжавшийся, с широко раскрытыми глазами, — полностью в сознании, и пристально всматривался в лица и прислушивался к шуму, доносившемуся с улицы, — к воплям клаксонов и злобной ругани. Обычный вечер на виа Лабикана, полный совершенно земных, мирских звуков, сейчас сопровождавших последние минуты его жизни.

Фальконе поразился, что по-прежнему ясно помнит все эти звуки: с тех пор прошло четырнадцать лет, а они все живут в его памяти. И лицо Лудо Торкьи тоже отлично помнит: на нем отражались потрясение и, как ни странно, веселье. Это было лицо человека, чувствующего за собой вину. Лицо человека, виновного в преступлении, но отнюдь не желающего помочь другим даже в последние секунды своей жизни.

— Скажи же хоть что-нибудь!

Лео повторял эти слова, сидя в одиночестве у себя в кабинете и пытаясь направить мысли в нужное русло, что раньше удавалось ему довольно легко, а теперь почему-то не получалось, и дело было не только в ранениях. Он начал стареть. После того ранения в Венеции, ставшего поворотным пунктом в его жизни, полицейский начал ощущать в себе большие перемены; его опыт и умение стали плацдармом, на котором инспектор держал оборону против наступающего времени. Теперь он уже понимал, что ничего нового в себе не откроет и уже не в состоянии отвечать на новые вызовы. Приближался момент, когда ему придется передать бразды правления кому-то из молодого поколения. Нику Косте, как он надеялся. Если не произойдет чуда, Лео теперь ожидают лишь второстепенные дела: администрирование или еще какая-нибудь бюрократическая ерунда, а потом — неизбежная отставка. Эта часть его жизни подходила к концу, и Лео не имел ни малейшего представлении, что придет ей на смену.

Не знал и того, как ему приблизиться к решению этой проблемы, не повесив на текущее дело ярлык «Раскрыто». Набросился на Мессину из-за его гнусного выражения «дело будет закрыто», и, наверное, это было несправедливо, потому что он и сам желал покончить с ним раз и навсегда. Не просто посадив Браманте обратно в тюрьму, но и раскрыв тайну исчезновения мальчика. Инспектор твердо верил, основываясь на тридцатилетнем опыте работы в полиции, что эти две цели неотделимы друг от друга.

Почему-то вновь вернулся к воспоминаниям о тех минутах в «скорой помощи». Они протекали в каком-то тумане, и было очень трудно уловить последние слова Торкьи, произнесенные почти шепотом.

Очень неохотно, понимая, какую боль это может причинить, он достал записную книжку и нашел номер домашнего телефона Фольи. Доктор ушел из квестуры через полгода после дела Браманте. Оба понимали, почему он так сделал, но никогда этот вопрос не обсуждали. Фальконе понимал, что Патрицио не сможет дальше работать, помня о последствиях того, что сделал; может быть, даже в более значительной мере потому, что это никогда не выплыло наружу. Предшественник Терезы, заведовавший тогда моргом, преспокойно закрыл глаза на препарат, что обнаружил в крови Торкьи, — служебная халатность, которой от него ожидать было просто невозможно, это Лео знал наверняка. Самый лучший врач квестуры, с которым Фальконе когда-либо работал, досрочно ушел в отставку и, когда его дети покинули родной дом и поступили в университет, навсегда уехал из Рима и поселился на Сант-Антиоко, маленьком и малопосещаемом островке у западного побережья Сардинии, — в месте, которое, как казалось Фальконе, открытым текстом заявляло: не приезжайте ко мне.

И тем не менее он все же поехал туда, лет пять или шесть назад, и провел там несколько дней в полном спокойствии, глядя на море с балкона большой современной виллы, которую доктор и его жена купили несколько выше скромного курортного городка. Обменивался любезностями с хозяевами и ни разу не заговорил о работе.

И этого тогда было вполне достаточно.

Лео набрал нужный номер, подождал, потом услышал знакомый голос. Он звучал как-то по-стариковски — более успокоенно и умиротворенно, чем раньше, насколько помнил Фальконе. Поинтересовавшись новостями, бывший доктор глубоко вздохнул и объявил: