Казанова - Елена Морозова

Уяснив, что лотерейщик — не тот человек, который сможет составить ему протекцию у короля, Казанова отправился к еще одному своему давнему знакомцу, престарелому милорду-маршалу Кейту[59], с коим он последний раз виделся в Лондоне. Маршал пребывал в благодушном настроении, но протежировать отказался, сказав, что Фридрих принимает всех, кто желает его видеть. Протекция же только навредит просителю. Впрочем, при случае маршал разрешил Казанове ссылаться на него.

По совету маршала Авантюрист написал королю прошение об аудиенции, подписавшись «Венецианец», и ответ пришел незамедлительно. В письме, написанном секретарем, но подписанном «Фридрих», сообщалось, что король будет ждать просителя в саду Сан-Суси ровно в четыре часа пополудни. Облачившись во все черное, Казанова явился в сад заранее. Ровно в четыре появился Фридрих в сопровождении чтеца, швейцарца Ле Ката и любимой испанской ищейки. При первом же взгляде на надменную осанку Фридриха становилось ясно, что этот человек рожден повелевать и не терпит возражений. Обожающий оружие, войско и войну, король носил мундир, который, как шептались придворные, не снимал даже ночью, столь велико было его презрение к штатскому платью. Фанатик порядка и пунктуальности, он презирал удобства, спал на соломенном матрасе, ел мало, предпочитал простую пищу, и всюду гордо заявлял, что создал самую могучую армию в Европе. В юности он любил хорошеньких женщин, однако после ряда неудач на любовном поприще он стал импотентом и приверженцем однополой любви. Высокие статные гренадеры приводили его в экстаз, однако не брезговал он и юными пажами. Этот поистине удивительный монарх успевал все: вести заседания правительства и военные кампании, играть на флейте и любить своих гренадеров, устраивать парады и читать, писать книги и поддерживать переписку с просвещенными умами Европы, спорить и ссориться с обожаемым им Вольтером, чьи сочинения он знал почти наизусть.

Назвав Казанову по имени, Фридрих слегка приподнял старую шляпу, с которой никогда не расставался, и фамильярно спросил его, чего он, собственно, желает. Растерявшийся Авантюрист ответил:

— Побеседовать.

— Вот и прекрасно. Давайте беседовать, — согласился король и без промедления стал задавать ему вопросы, без всякой связи переходя от одного предмета к другому. Такова была манера Фридриха, заставлявшая теряться многих из тех, кто получал у него аудиенцию.

Он спросил Казанову, как тот находит его сад Сан-Суси, и Авантюрист, не будучи садовником, постарался дать ему ответ, хотя, по его словам, любому другому ответил бы, что ничего в садах не смыслит. Затем король завел разговор о воде, которой не хватает в его саду, потом без перехода спросил о войске, которое в случае войны могла бы выставить Венецианская республика, далее последовал вопрос о налогах. Завершая сей своеобразный разговор, Фридрих изрек: «А вы красивый мужчина». Казанова, который на протяжении их диалога исполнял роль то инженера-гидравлика, то специалиста-военного. то финансиста, облегченно вздохнул и, изобразив на лице удивление; заметил: неужели после их высокоученого разговора король обнаружил в нем достоинство гренадера? Ласково улыбнувшись, король пообещал поговорить с милордом-маршалом об устройстве Казановы и, вновь с усмешкой приподняв шляпу, проследовал дальше. У Казановы отлегло от сердца: впервые в жизни он беседовал на равных с великим монархом и, кажется, выдержал это испытание.

Ожидая ответа Фридриха, Казанова вернулся к обычным своим занятиям, то есть принялся знакомиться со здешними театрами, увеселениями, игорными залами и злачными местами. В театре он увидел на сцене танцовщицу, чье лицо показалось ему знакомым. Узнав ее имя, он понял, что это та самая девочка, которую некогда называли Панталончиной, ибо отец ее, актер в итальянской комедии, исполнял роль Панталоне. Он познакомился с Панталончиной (Джованной Коррини), когда ему было двенадцать лет, а ей восемь. В то время матушка Казановы отправлялась в Саксонию и, пожелав перед отъездом повидаться с сыном, вызвала его вместе с наставником в Венецию. Отправившись вечером в театр, юный Казанова увидел на сцене девочку, великолепно танцевавшую менуэт; девочка так понравилась будущему сердцееду и соблазнителю, что тот, заняв цехин у воспитателя, тут же купил кольцо и преподнес его малютке. Когда вечером он смущенно стал просить мать вернуть цехин господину Гоцци, та попросила его рассказать, зачем ему понадобилось занимать этот цехин у наставника. Покраснев, Джакомо поведал о кольце и тут же пылко прибавил, что влюбился в девочку.

— А разрешила ли она тебе поцеловать себя за такой подарок? — насмешливо спросила его мать.

Джакомо смутился еще больше, ибо ему даже в голову не пришло попросить об этом Панталончину. Так мать преподнесла ему первый урок обольщения. С тех пор Казанова, делая женщине подарок, всегда срывал у нее поцелуй.

С тех пор минуло двадцать семь лет, Панталончина стала именоваться госпожой Дени, по имени мужа, коего, к счастью, на тот момент в Берлине не случилось, но, как показалось Соблазнителю, она была столь же хороша и свежа, как и в ранней юности. Пройдя за кулисы, Казанова представился ей, и она, радостно бросившись к нему на шею, заявила, что всегда помнила их встречу и была уверена, что они еще непременно свидятся. Правда, предаваться воспоминаниям молодости госпожа Дени категорически отказалась, иначе присутствующие вокруг непременно бы догадались, что она почти ровесница Казановы. А для актрисы возраст старше тридцати уже губителен, поэтому Панталончина всем говорила, что ей двадцать семь, когда на самом деле ей было все тридцать пять. Впрочем, Казанова никогда не опровергал истину, утверждавшую, что женщине столько лет, на сколько она выгладит. Панталончина же выглядела великолепно, и Соблазнитель не замедлил в нее влюбиться; вскоре страсть его получила желаемое удовлетворение. Почтенный покровитель актрисы ревновать не стал, ибо она всем представляла Казанову как своего дядюшку, а тот на людях называл ее не иначе как милой племянницей.

В доме новой любовницы Казанова встретился со многими своими знакомцами, итальянскими актерами и танцовщиками, колесившими по Европе от двора ко двору и демонстрировавшими свое искусство, почитавшееся всеми просвещенными вельможами. Там же он возобновил знакомство и с виолончелистом Джузеппе Даль Ольо, возвращавшимся на родину из Петербурга. Именно Даль Ольо подал Казанове мысль поехать в Россию, ежели Фридрих не сыщет ему приличествующего занятия. Заверив приятеля, что при дворе просвещенной императрицы Екатерины он непременно получит и должность, и состояние, он на всякий случай снабдил его отличными рекомендациями.

Любознательный путешественник съездил вместе со своей красавицей в Потсдам, где присутствовал на смотре, устроенном королем своим гренадерам, а также ознакомился с королевским дворцом и покоями самого Фридриха, свидетельствовавшими о спартанских вкусах монарха. В одной комнате помещались и кабинет, и спальня. Там стояли старенькое бюро с письменными принадлежностями и канапе; тут же за простой ширмой находилась узкая кровать, возле которой из ночных принадлежностей лежал только старый ночной колпак.