Услады Божьей ради - Жан д'Ормессон

Может быть, когда-нибудь я расскажу то, что слышал от Филиппа об убийстве Дарлана, совершенном Боннье де ла Шапель. Филипп знал Боннье де ля Шапель на протяжении долгих лет и сам тоже был замешан в кончине адмирала флота, последнего наследного адмирала Франции. Но, повторяю, в этой книге я не собираюсь описывать историю Республики или современных нравов, историю войны или эфемерного французского государства. Моя единственная цель — рассказать об одной семье, о ее эволюции и, быть может, увы, о ее кончине. Вне всякого сомнения, после многолетней самоизоляции она оказалась тесно связанной с важными событиями Второй мировой войны. Но я все-таки намерен ограничиться лишь ключевыми моментами встреч моей семьи с историей.

Другой такой момент оказался связан с Мишелем Дебуа. После тех лет, когда мы вместе учились у Жан-Кристофа Конта, и после его женитьбы на моей сестре Анне Мишель следовал двумя явно расходящимися путями: занимая все большее место в деловых контактах семьи и в руководстве ими, он все больше сближался с социалистами. Помню, он всегда интересовался экономическими и социальными проблемами и, еще при Жан-Кристофе, усиленно изучал историю французского социализма. В политическую борьбу он не вмешивался, но его всегда привлекал социализм Прудона и Жюля Геда, более близкий к Жоржу Сорелю и Пеги, чем к Марксу или Ленину, социализм с примесью прогрессивного христианства. В конце 30-х годов положение Мишеля Дебуа было в чем-то уникальным: тесно связанный с некоторыми католическими и профсоюзными движениями и очень враждебно относившийся к сталинскому коммунизму, он вместе с тем играл немаловажную роль в деловом и финансовом мире. К концу жизни дядя Поль часто прибегал к его помощи, чтобы прикрыться от нападок слева, и вместе с тем использовал своего отца и память о своем деде, чтобы прикрыться от ударов справа. Не раз возникали слухи о том, что Мишель якобы встал на путь активной политической деятельности. Ему предлагали депутатские кресла с обещанием в скором времени дать и министерский портфель в Третьей республике, которой тогда, как потом выяснилось, жить оставалось совсем недолго. Он всегда отказывался от этих предложений, предпочитая заниматься бизнесом, где он преуспевал с блеском. Но после смещения Лаваля маршал Петен вызвал его к себе, и он стал играть теневую, но важную роль в правительстве Виши то как руководитель кабинета различных министерств, то как советник самого главы государства.

Не буду входить в детали дискуссий, по поводу которых и так было немало чернил пролито и произнесено много горячих речей. Целыми вечерами, а то и ночами мы с Клодом и Филиппом, а то и с дедушкой обсуждали со всех сторон ситуацию, в какой оказался Мишель Дебуа. Мишель никогда не выдавал евреев и участников Сопротивления. Не раз он даже спасал от гестапо многих макизаров-партизан, которых тогда называли террористами. Однако он верил, как и Лаваль, которого он, кстати, не любил, в победу Германии. Хотя Мишель Дебуа был самым умным из нас — ну, может быть, вместе с Клодом, — он, подобно Бразильяку, о котором я уже говорил и с которым он не имел ничего общего, сделал самую большую ошибку. А вот наименее умным из нас — говорю это без ложной скромности — был, конечно, Филипп. Но какой-то смутный инстинкт, приступ национализма, неясное чувство традиционализма, а самое главное, почти иррациональный переход на сторону де Голля спасли его от катастрофы. А все исключительные способности Мишеля Дебуа ввергли его в беду, от которой не было спасения. Помню его изумление, когда он понял, что войны между Гитлером и Сталиным оказалась недостаточно, чтобы мы с Филиппом встали на сторону немцев. «Ну, Клод понятно, — говорил нам Мишель. — Думаю, что русско-германская война еще больше укрепит его в безумных убеждениях. Но вы! Вы!» Судьбу людей решают не столько идеи, комбинации которых слишком часто создают неустойчивое равновесие и способны изменяться в мгновение ока, а обстоятельства и характеры людей, то есть вещи, одновременно и самые поверхностные и самые глубокие. Судьба Мишеля была предрешена. Он начал с экономического сотрудничества с немцами, слепо доверялся директивам маршала и, возможно, брал на себя часть ответственности, но не в том, в чем его несправедливо упрекали, не в выдаче коммунистов оккупационным властям, а в том, что защищал то одного, то другого подозреваемого или заложника, что автоматически вызывало наказание других, чаще всего коммунистов.

Нетрудно представить себе, как реагировал Клод на такую позицию Мишеля. И здесь мы подходим к удивительному эпизоду в нашей семейной хронике. В нем были замешаны Клод, Анна-Мария и Мишель Дебуа. За годы войны Анна-Мария вышла из того отроческого возраста, в котором она пребывала во время прогулок в лесу и с Робером В., и с майором фон Витгенштейном. Обутая в ботики на деревянной подошве, она теперь часто ездила на велосипеде, с сумкой из эрзац-кожи через плечо, и выполнила то, что обещала: позабыла Робера В. и стала девушкой, а точнее, молодой женщиной ослепительной красоты. Боюсь, что мой дед не догадывался об этом, но у Анны-Марии были любовники. Если бы не война, занимавшая в ту пору все мысли людей, я бы посвятил не одну страницу этому небывалому в истории семьи событию. Девушки у нас любовников не имели. У женщин, возможно, бывали. Но вот у девушек любовников не было. Возможно, есть такие цивилизации, где жены верны, а девушки свободны. У нас все было, как говорится, наоборот: девушка была не свободна, а молодая женщина была. Зачастую девушки как раз для того и выходили замуж, чтобы стать свободными. Пользовались ли у нас женщины своей свободой? Должен признаться, что я ничего об этом не знаю. Я уже говорил, что моя прабабушка, кажется, одаривала своей благосклонностью герцога д’Омаля. Остальные женщины нашего рода, может быть, и погуливали от своих мужей, но мы не были в курсе. Если они и изменяли мужьям, то делалось это в глубочайшем секрете. В том же, что касается девиц, тут поводов для секрета не было: они были девственницами до венчания и до первой брачной ночи. А если ни венчания, ни мужа, ни брачной ночи не было, ну что ж, они оставались девственницами до старости, до самой смерти. А что, в прошлом все было иначе? Разве, например, в XVI или в XVIII веке нравы были либеральнее для дочерей семейства? И тут тоже я ничего не знаю. Но готов руку отдать на отсечение, что после революции и Реставрации у девушек в нашей семье любовников не было. Пораженные, читали они фантастические любовные романы, где Матильды де ля Моль и Шарлотты де Жюсса — да знаете ли вы еще, кто такая Шарлотта де Жюсса? — ожидали своих любовников. Наши девушки не могли поджидать своих любовников, поскольку не имели их. А вот Анна-Мария имела. И появлялись они не на балу, не на конных скачках, не во время уик-эндов за городом. Они возникали во время ночных тревог и вечерних встреч вокруг радиоприемников, настроенных на лондонские передачи. Свидания Анны-Марии были тайными во всех смыслах: политическом и любовном. Дядя Поль провел свою молодость еще в атмосфере романов Октава Фёйе. Тогда как Анна-Мария прыгнула прямо в обстановку романов Роже Вайяна. Она то и дело предавалась любви в комнатах для прислуги с парнями, настоящих имен которых она не знала и которые соблазняли ее под покровом вымышленных имен, эпатируя девушку видом штабных карт и не слишком надежными цитатами из Клаузевица и Гегеля. Видите, как на наших глазах неторопливо менялся климат эпохи? Сначала внешне — немцы на улицах наших городов и в монументальном дворе замка Плесси-ле-Водрёй. Немного глубже — поток надежды и ненависти, убеждений и идей, который медленно пробивал себе дорогу на деревенских базарах, в городских кафе, через события, газеты и слухи. А еще глубже — спрятанная в тайниках сердец чувствительность эпохи, ее сокровенная метафизика, которая постепенно меняется, но так, что глубинные революции долго исподволь накапливают свой потенциал и лишь спустя какое-то время, ко всеобщему удивлению, вдруг обнаруживают себя через потрясения в нравах и в повседневной жизни.