Американская история - Анатолий Тосс

Иногда, скорее для смеха, я или Марк читали какой-нибудь отрывок из очередной книги, чтобы потом, когда все закончится, вспомнить его смысл, хотя мы не были уверены, что наше погружение вообще когда-нибудь закончится. Мы дурачились так или иным образом, оставляя секс как бы фоном, не доминирующим, но постоянным, перманентно давящим, не дающим, впрочем, задавить, а лишь пытающимся.

Так проходило много десятков минут, пару раз мы даже засекали время и потом поражались, что прошло так много. Марк предположил, смеясь, что мы открыли новый вид существования, вполне приемлемый альтернативный способ функционирования, не очень, может быть, эффективный, но, во всяком случае, очень приятный.

Я предложила постепенно увеличивать время, чтобы как-нибудь вскорости продержаться так несколько часов, и мы пытались, но каждый раз у нас не получалось. Природа все же оказывалась сильнее, и в конце концов я сама или Марк начинали незаметно раскачивать амплитуду движений, чуть увеличивая радиус поворота бедер. И хотя само по себе наращивание не было быстрым и тоже занимало немало времени, так как мы задерживались на каждом завоеванном рубеже, все же через какое-то время мы вдруг осознавали, что нет больше сил ни думать, ни смеяться, ни говорить, а все, что осталось в тебе, отдается стремительности, глубине и силе движений и тому уже не позволяющему сдерживать себя полету, который захватывал и уносил, но теперь уже нас обоих одновременно.

Потом мы смеялись, пытаясь вспомнить, и о чем говорили, и о чем были прочитанные нами куски книг, и, смеясь, расстраивались, что так и не получилось, что так и не удалось удержаться и растянуть процесс в бесконечность, успокаивая себя, впрочем, что будет еще и следующая попытка, в то же время зная наверняка, что и она будет ограничена, может быть, очень растянутым, но все же конечным промежутком времени.

Конечно, большую часть дня у нас отнимали занятия. Сидя в небольшом саду при доме в удобных летних креслах, за неимением стола разбросав по земле тетрадки, прочитанные и еще не прочитанные книги, мы пытались охватить одну конкретную тему сразу, одновременно, параллельно выхватывая из разных источников те или иные аспекты изучаемого вопроса.

В основном читали мы молча, каждый углубившись в свои книжные рассуждения, в свои логические построения, лишь изредка отвлекая другого, если попадалась очень уж занимательная фраза или мысль. Несмотря на то что этот процесс занимал ежедневно часов десять, что с учетом необходимости постоянной концентрации было много, эти часы, может быть, из-за легкой, непринужденной атмосферы итальянского дня, может быть, из-за отсутствия временного или какого другого давления не утомляли, а были естественным и приятным времяпрепровождением, укорачивающим день.

Налаженная таким образом череда неразнообразных событий катила один день за другим, создавая общий строй нашей устоявшейся итальянской жизни, в результате чего мы с удивлением обнаружили, что семь недель совсем небольшой срок. Мы подумали даже, не задержаться ли нам с отъездом, но странным препятствием оказалось отсутствие непрочитанных книг. Набор, подготовленный Марком, был рассчитан как раз на отведенный срок, и, сознавшись друг другу, что жалко тратить время на полное ничегонеделание, мы все же решили возвращаться.

В самолете мне стало грустно, что лето для нас прошло, что чудесная наша вольная жизнь в деревне закончилась и неизвестно, когда случится вновь. Марк тоже выглядел посерьезневшим, более строгим, что ему Даже шло. Когда мы уже подлетали, он посмотрел на меня и сказал почти угрожающе:

— Ну, вот и все, теперь, малыш, жизнь меняется. Теперь она будет другая, какой раньше еще не была.

— Не пугай, — все еще смеясь, ответила я. Но он не изменил тон:

— Теперь все станет по-другому. Все, что было прежде — твоя учеба, занятия, этот Зильбер, все остальное, — все это была на самом деле игра.

— Ничего себе хорошенькая игра! — Я тоже перестала смеяться. — А напечатанная статья? А первое место на конференции, что, тоже игра?

— Да, — сказал Марк, — игра. Вернее — подготовка, тренировка, всего лишь детская забава по сравнению с тем, за что мы взялись, и по сравнению с тем, что мы сделаем. — Он чуть улыбнулся, что, впрочем, не изменило его серьезного выражения лица. — Поэтому, малыш, готовься: все изменится на время, и мы с тобой изменимся тоже.

Мне стало немного не по себе, я привыкла ему верить, я привыкла к тому, что то, о чем он говорил, всегда происходило, и сейчас я не до конца понимала, что он имеет в виду под словом «изменимся». Сейчас, после нашего чудесного отдыха, назовем его так, мне ничего не хотелось менять ни в себе, нив нем, ни в нас.

— Как готовиться? — все же постаралась сгладить я. Марк развел руками и улыбнулся, теперь более открыто.

— Как говорится, точно не знаю, — сдался он и обнял меня за плечи и притянул к себе. — Ты прелесть, — шепнул он, когда мое ухо щекотнулось его дыханием.

Видимо, это было свидетельством того, что он сам еще не вполне отошел от Италии.

Все же он знал, что говорил: все изменилось, и достаточно быстро, почти сразу после нашего приезда. Да и как он мог ошибиться, если он хотел и задумал все изменить?

Первое, что исчезло, это наши обсуждения по вечерам. Марк сказал, что день — слишком короткая дистанция, недостаточная, чтобы накопить серьезный материал, а я уже вполне образованна и умею работать сама, и ему совершенно незачем каждый день проверять мои дневные достижения.

И хотя в глубине я всегда понимала, что наши вечерние беседы рассчитаны главным образом на то, чтобы корректировать мое образование, я надеялась, что хотя бы в последнее время они стали в большей степени двусторонними, и то, как Марк поставил сейчас вопрос, резануло и мой слух, и мое самолюбие. Кроме того, я просто-напросто к ним привыкла, и мне было жаль их терять, ведь они являлись еще и дополнительно связывающим элементом нашей общей жизни.

Вместо ежевечерних обсуждений Марк назначил обсуждения еженедельные, и не вечерние, а дневные, сказав, что нам потребуется часов пять или шесть и что главной целью будет сопоставление проделанной за неделю работы, так как мы должны идти параллельным курсом. Более того, если мои занятия в университете пересекутся каким-то образом со временем нашего обсуждения, то именно университетские занятия должны быть отменены.

— Вообще, — сказал Марк, — меня твоя учеба в университете больше не интересует, как, впрочем, и все остальное в Гарварде и за его пределами. Как ты там с ними разбирешься — это твое дело. Для меня важно, чтобы они не мешали нашей работе, потому что приоритет за ней, и только за ней. Если твои занятия будут нам мешать, мы их отодвинем.

Это были более чем странные слова, особенно непривычно было слышать их от Марка, для которого моя учеба, оценки и прочие показатели моего успеха всегда много значили, даже больше, чем для меня. По тому, как он говорил, я поняла, что дело, видимо, куда как серьезнее, чем я ожидала. Не то чтобы я ориентировала себя на легкую разминку, нет, но я никак не ожидала такой неподдельной жесткости.