Девятая могила - Стефан Анхем

Дуня кивнула.

– А если это не его?

– Это покажет результат анализа, – ответил Слейзнер. – Но вернемся к моему вопросу. Какой был смысл запирать тебя в машине?

– Я задавала себе тот же самый вопрос и нашла только одно объяснение. – Она встретилась глазами с остальными. – Для того, чтобы мы быстро нашли машину и ее содержимое.

– Ты имеешь в виду все доказательства? – спросил Рихтер, и Дуня кивнула.

– Значит, настоящий мотив – показать на Виллумсена? – спросил Хеск.

– Отчасти. Но в таком случае это скорее побочный эффект. Не забывайте, что мы имеем дело с тем, кто готов лишать жизни невинных людей и расчленять их. Нет, Виллумсен в основном понадобился для того, чтобы повести нас по ложному следу и отвлечь внимание от происходящего.

– И что же происходит на самом деле? – спросил Слейзнер с плохо скрываемым раздражением.

– Я не знаю наверняка, но ответ должен находиться у жертв. Или, если хотите знать мое мнение, в том, что у них отсутствует, – она постучала пальцем по фото Кати Сков. – К тому же нам надо забрать машину из порта Хельсингера или, по крайней мере, послать туда водолазов для осмотра. Ведь на этой машине преступник доехал до порта.

Слейзнер стиснул зубы и задумался.

– Ладно, как хочешь. Но как только придет результат анализа ДНК и это окажется Виллумсен, следствие отправится в архив. Понятно?

Все кивнули.

Все, кроме Дуни.

– Давай быстрей, а то мы опоздаем. – Матильда вырвала из рук Фабиана написанное от руки расписание, украшенное разноцветными рисунками.

В тринадцать минут восьмого она зажгла верхний свет, забралась на кровать и, сидя на его животе, показала ему план их совместного воскресенья. Ему не удалось поспать даже трех часов, то есть меньше половины того, что его организму требовалось для восстановления.

Выпив два двойных эспрессо, Фабиан почувствовал себя почти проснувшимся и пообещал самому себе, что в это воскресенье он целиком и полностью будет папой. Следствие подождет. Ему все равно нужно время, чтобы подумать, как двигаться дальше, ни во что не посвящая Эдельмана. Пусть сегодня всем заправляют дети. Он даже готов был согласиться на водные горки, хотя ненавидел их больше, чем метро в час пик.

Но сначала они вкусно позавтракают. Когда они с Матильдой накрыли на стол и зажгли свечу в рождественском венке, Фабиан пошел будить Теодора. Каждый раз, когда он переступал порог комнаты своего сына-подростка, его встречали хаос и клубы пыли. Комнату необходимо было проветрить, а еще лучше – провести в ней генеральную уборку. Но в этот раз Фабиан почувствовал что-то совсем другое. Это не имело ни малейшего отношения к грудам одежды на полу и больше всего напоминало удар кулаком прямо в солнечное сплетение.

Теодор спал, лежа на спине в своей кровати, и Фабиан вспомнил, как накануне вечером совершил не только наказуемое деяние, но и, с его точки зрения, смертный грех. Он ударил своего сына. Терпение лопнуло, результатом чего стала крепкая пощечина.

Теперь на лице сына был не только красно-синий синяк, но и припухлость вокруг правого глаза и верхней губы, где засохла кровь и начала образовываться корка. У Фабиана сжало живот, и аппетит как ветром сдуло, несмотря на всю еду, которая ждала их на столе. Он опустился на край кровати, положил голову на одну руку, а другой осторожно похлопал Теодора по волосам. Он действительно перегнул палку? Сможет ли он когда-нибудь себя простить?

Он все понял, увидев на полу грязные джинсы. Или, точнее, растаявший снег, образовавший маленькую лужицу под ними.

Теодор не ночевал дома. Хотя Фабиан решительно сказал «нет» и сын обещал остаться дома, он ушел. Фабиан хотел разбудить его и призвать к ответу. Но какая от этого польза? Вред был уже нанесен, и самое лучшее – дать ему поспать и обсудить ситуацию вместе с Соней, когда все остальное уляжется.

– Но папа… А это долго? – спросила Матильда с заднего сиденья, когда Фабиан заворачивал на парковку Южной больницы.

– Совсем недолго. Максимум полчаса.

– Но тогда мы не успеем на водные горки. Сеанс начинается уже в половине десятого. Папа, ведь ты же обещал, – продолжала Матильда, одновременно потянувшись за пакетом, который лежал на соседнем сиденье.

– Но откуда я мог знать, что позвонит Малин и отчитает меня за то, что я ее не навестил. И не беспокойся, мы все успеем, кроме, наверное, аквапарка, – сказал Фабиан, наконец найдя свободное место. – Кино, «Макдоналдс» и остальное расписание. Обещаю.

– Но тогда я хочу конфеты, – Матильда взяла пакет.

– Сегодня? Сегодня же воскресенье.

– Да. Воскресные конфеты. И я хочу сейчас.

Фабиан отреагировал на приказ с заднего сиденья молчаливым кивком и вышел из машины. Тем временем Матильда открыла пакет и с изумлением увидела фарфоровую куклу.

Малин лежала в палате вместе с пятью другими пациентами. Она спала, и ее лицо было таким же бледным, как простыня, а пряди непослушных волос прилипли к потному лбу. Одна рука была под капельницей, и наполовину расстегнутая больничная рубашка мало что прикрывала. Фабиан как можно тише поставил букет в одну из стальных ваз, стоящих на столике с колесиками.

– Она мертвая? – прошептала Матильда, когда он писал пожелание на маленькой открытке.

– Нет, она просто устала. Давай, мы уходим. – Фабиан взял Матильду за руку и пошел к двери.

– И куда это вы собрались?

Фабиан обернулся и увидел, что Малин открыла глаза.

– Я думал, ты спишь, и не хотел…

– Лучше сядь и расскажи. Привет, Матильда. Как хорошо, что ты тоже пришла меня навестить. Возьми вон там стул.

Матильда пошла за стулом.

– Что рассказать? – спросил Фабиан.

Малин закатила глаза.

– У меня токсикоз, а не лоботомия.

Фабиан придвинул стул и сел.

– Малин, рассказывать особенно нечего. Ты и так наверняка все знаешь. В разгар суматохи, когда ты упала в обморок, Кремпу удалось выбраться через окно и прыгнуть.

– Это я знаю. А потом?

– А потом больше ничего не было. Следствие окончено, и все довольны и счастливы. – Для пущей убедительности он улыбнулся, одновременно услышав, как Матильде удалось вынуть пакет с конфетами.