Вечный поход - Сергей Вольнов

«Собаки! Откуда?»

Через несколько секунд всё чётко встало на свои места. На редколесье, метров за двадцать-двадцать пять от нас, возникли тёмные фигурки. Они шли быстрым шагом. Средний с трудом удерживал на поводке рвущуюся вперёд крупную собаку.

Зверь уверенно рвался к нам! Должно быть, лёгкий ветерок обрисовал ему и меня, и Митрина. И, подозреваю, в самых неблагоприятных тонах. С таким напором и хриплым лаем тянутся к вражьей глотке.

Силуэты умело перебегали зигзагом — от дерева к дереву. При этом они неотступно двигались вперёд, каждый своим маршрутом. Средний с собакой шёл на меня. Крайние, заслышав «рабочий» лай собаки, стали заметно забирать по сторонам, охватывая нас с флангов.

Когда троица приблизилась на десяток шагов, я обмер. Я уже видел эту сцену! Причём, не единожды… С тою лишь разницей, что до сегодняшнего дня — только со стороны и только на экране. И надо признать — в реальности это шествие выглядело угнетающе. ЭТИ шли по наши души.

Чёрные, тускло отблёскивающие каски. Чёрная униформа с серебристыми петлицами. Закатанные по локоть рукава. «П»-образные автоматы с короткими стволами, ошибочно именуемые в простонародии «шмайсерами».

«Ох, ё-моё, немцы…

Самые что ни на есть ФРИЦЫ!»

Причём не какие попало, а отборные, судя по их слаженным действиям. Зондеркоманда СС. Каратели. Вот и накаркал! Я вспомнил свои давние слова: «А что, отец, немцы в деревне есть?» Есть! Вот теперь ещё и этого добра в винегрет времени подкинули.

Собака уже рвалась с поводка, роняя крупные капли слюны, похожей на пену. Мне казалось, что она уже видела меня сквозь листву.

Указательный палец коснулся спускового крючка. Обвил его короткой зажиревшей змейкой.

На самом-то деле я больше волновался за Митрича. Быстрый взгляд в его сторону меня встревожил ещё больше. Нет, он по-прежнему лежал без движения, но…

Правый каратель двигался прямо на него. И пройти до поваленного ствола оставалось эсэсовцу от силы шагов пять. Нужно было срочно отвлечь внимание фашиста, а дальше — только надеяться, что Митрич не оплошает.

Мой выстрел прозвучал странно, как невинный хлопок в ладоши. Тем более странно, что сильный поджарый зверь от этого хлопка рухнул на полудвижении. Захлёбываясь, а может задыхаясь, стал судорожно дёргать лапами, сгребая слой прелой листвы. Но движения сразу затихли, жалобная скулящая нота зависла и…

— Аларм! — гортанный возглас и сразу же за ним — хлёсткая автоматная очередь. Собаководу мешал стрелять поводок, намотанный на руку. Пули, направленные по неверным адресам, мгновенно попрятались в окрестных стволам, сбив по пути пару мелких веток.

Очереди справа и слева также были неприцельными, проредили кое-какую поросль — не больше.

Ещё один хлопок в странные ладоши и — собаковод, резко откинув голову назад, мгновенно скрутился всем телом и рухнул в траву.

Теперь уже меня заметили. Две очереди взрыли землю в опасной близости от тела. Зелёное крошево листьев осыпалось неподалёку. Вот и чудненько!

«Давай, Митрич!»

«Что, Антил, нервишки ни к чёрту?»

Я от земли сквозь кусты послал влево длинную веерную очередь. Наступавший с того фланга спрятался за кряжистым стволом и ненадолго утих. Должно быть менял магазин…

Глухой удар! Хрюкающий короткий звук. Мои глаза метнулись вправо. Выхватили падающее тело карателя, за ним — Митрич в напряжённой позе, и в его руках топор, взлетающий для нового удара.

«Ну, бляха-муха, ликвидатор! А „Зомби“ тебе на кой выдаден?! Викинг нашёлся!»

«Да ладно тебе, Антил, лесорубу видней, чего в лесу лишнего выросло!»

Не кривя душой, я был рад, что «сын полка» не сплоховал. Должно быть, топор ему пока казался оружием понадёжней, чем странная стреляющая игрушка.

Теперь очередь за последним. Жить третьему гитлеровцу оставалось ровно столько, на сколько хватит терпения не выглядывать из-за ствола. Моё «красное пятнышко» подрагивало, ползало по коре. Если бы оно одушевлённым было — наверняка бы парочку раз зевнуло.

Я опять видел это каким-то надсознательным зрением. В очень медленном темпе. Вот из-за ствола показалась рука, удерживающая магазин автомата — «пятнышко» тут же перепрыгнуло с коры на неё. Поползло вверх по руке. Когда оно доползло до локтя — эсэсовец уже выдвинулся из-за укрытия на половину туловища. И, должно быть, узрел непонятное ползущее пятно… замер! Сочувствую. Сложно распознать в непонятной светящейся точке смертельную угрозу. Может, он что-то и заподозрил, будучи опытным воякой, но так и не успел сделать действенные выводы — застыл, наблюдая, как точка перебралась с руки на грудь. Доползла до левого нагрудного кармана…

И мгновенно продырявила тело заодно с сердцем.

Хлопок он, скорее всего, уже не услышал — мешком повалился наземь, царапая кору.

А я рывком поднялся и метнулся к Митричу.

Мой невольный товарищ потом ещё долго мне рассказывал о своём боевом крещении. Как лежал, потея от волнения, помногу раз прилаживая руку к топорищу. Как вжимался в землю, пропуская супостата в двух шагах от себя. Как поднимался вослед неслышимой тенью. Как вложил в удар всю свою злость и отчаяние от пропажи жены и детей. И как, не в силах унять злобу, ударил второй раз лежащее дёргающееся тело…

А тогда он стоял над собственноручно убитым. Молчал, глядя в одну точку — на свой топор, с которого капала свежая кровь.

— Что ж ты, дядя, стрельнуть-то забыл? Всё бы тебе рубить! — я постарался шутливым тоном вывести его из ступора.

Он стоял всё в той же позе и молчал.

— Алё, приём! Как слышно?

Никакой реакции.

Пришлось взять его за плечи и встряхнуть. Он, наконец, поднял глаза… и я заткнулся.

На меня смотрел совершенно другой человек. Смотрел взглядом, в котором не было ни капли страха. Этот взгляд можно было сравнить со стальным стержнем, на который налипли боль и ненависть. Глаза Воина! То, чему было суждено — произошло. Никола-воин проснулся в нём и вспомнил своё самое страшное умение — убивать! И не просто «лишать жизни», а делать это «во имя».

— Ты не серчай, Лексеич… Забыл я про твою штуковину. А топор… он же будто из руки растёт.

Он ещё и оправдывался?!

— Всё нормально, Никола. Пошли отсюда. Не терзайся, пускай валяются. Нелюди это, Митрич, нелюди. Каратели лютые, из будущего твоей и моей страны. С такими как ты, мирными крестьянами, воевали да сёла жгли… Детей малых в огонь кидали. Девочек насильничали. Баб на сносях — в полыньях топили. Стариков и старух вешали.

Мы не стали их хоронить.

Во мне проснулись какие-то древние, не испытанные мною чувства. Наверное, ожила глубинная генная память. Это были не просто враги. Это были КАРАТЕЛИ! И это были каратели из истории именно моего народа. Может быть, даже какая-то веточка из моего родового генеалогического древа Дымовых была именно кем-то из этих нелюдей обрублена у самого ствола. Вот если бы мы сразились с обычными солдатами Вермахта, тогда конечно — достойный противник должен быть упокоен. А тут — извиняйте, господа бледнолицые боги; ежели что — объясняйте моим плохим воспитанием в частности и загадочностью русской души вообще.