Я никогда не обещала тебе сад из роз - Джоанн Гринберг

— Вы хорошо себя чувствуете?

Ее охватила сильнейшая усталость.

— Вроде бы да.

— Нам пришлось позвонить вашей квартирной хозяйке — предупредить, что вы находитесь в клинике и сегодня ночевать не придете. Памятуя, что вам завтра на уроки, она принесла сюда учебники и смену одежды. Беспокоилась о вас.

— Добрая душа, — искренне сказала Дебора, но предпочла бы не обременять себя грузом чужих достоинств, которые почему-то оборачивались против нее.

Она поздравила Квентина с «тайным» бракосочетанием и отметила, как тот пытается скрыть изумление.

Когда Квентин с миниатюрной Клири объявили, что Дебора может идти, она запахнула убогий больничный халат и медленно двинулась к выходу. На обращенных к ней лицах читалась, как всегда, либо пустота, либо враждебность; первый шок от возвращения всегда бывал жестоким. Вечерело; остаток вчерашнего дня и сегодняшнее утро были потрачены впустую. Больным только что начали раздавать подносы. Забившись в угол, Мэри, пациентка доктора Доубен, бормотала над своей порцией какие-то заклинания. Мисс Корал, скорее всего, опять угодила в изолятор; Элен не показывалась, пряча от посторонних глаз обиду, зависть и… дружбу. У Деборы сжалось сердце; опустившись на пол, она принялась разглядывать еду.

Тепловатое месиво на тарелке вызвало у нее только вздох. Ни с того ни с сего Мэри, пациентка доктора Доубен, вскочила и с размаху, мощно, прицельно запустила чашку кофе вместе с блюдцем Деборе в голову. Дебора обернулась, но Мэри и в ус не дула, будто ничего не произошло. Подскочил санитар и, не разобравшись, отчитал обеих, притом что находился рядом, но не уследил и явно чувствовал за собой вину. Дебора ощупала мокрую голову и вспомнила, как средневековую историю, похожий жест, свой собственный, давний — когда Элен швырнула в нее подносом.

Она еще раз обвела взглядом окружающие лица. В ее присутствии все начинали бороться против «быть может». Тут до нее дошло, что она превратилась в новую Дорис Риверу — живой символ надежды, провала и общего ужаса от собственной и ее жизнестойкости, сносящей удар за ударом, но по секретному звонку вновь и вновь требующей большего. Дебора знала, почему никогда не сможет объяснить этим людям, которым так не хватало этого понимания, природу их неудач и почему не сумеет оправдаться за свою непроницаемую внешность и способность начинать сначала… вновь и вновь. В чем-то реальность была столь же личной зоной, как Ир. Как было объяснить смысловое измерение этим людям, чье выживание зависело от его сокращения или устранения? Чашка с блюдцем, отскочившая от ее головы, неприкрытый страх и гнев Мэри разъяснили Деборе, почему эти душевные страдания обострились после того, как она повесила телефонную трубку, сообщив родным триумфальную весть. Наконец-то Ир поставил ее перед выбором. Выбор приобрел четкие очертания, когда мир принял ее в свои пределы как личность с настоящим и, возможно, даже с будущим, как материалистку-ньютонианку, сведущую в вопросах причины и следствия. Приближение выбора оказалось мучительным и яростным, еще не отделимым от боязни Жерла, а все потому, что у нее не было еще опыта в разграничении проблем и симптомов, отчего душевный недуг, служивший также единственным источником защитных сил, определил ее в надежное место, где можно без опаски делать выбор. Настало время определяться по-настоящему.

Когда убрали подносы, Дебора попросила, чтобы ей выдали учебники. Санитар передал ей книжки из рук в руки с подобием некоего уважения к тому, что символизируют учебники. Она открыла лежавший сверху.

«Равносторонним называется такой треугольник, в котором угол, противолежащий стороне АС, равен углу, противолежащему стороне АВ, а также углу, противолежащему стороне ВС».

— Шлюха чертова! Отпусти! — прогремело из общей спальни.

«Ты не из их числа», — шепнул Антеррабей.

«Я — из их числа. Фуриайя говорит, что ты станешь выкупом, только я еще не знаю, как его заплатить, — сказала ему Дебора. — Сейчас мне предстоит в этом разобраться. А потом, быть может…»

— Луч, который делит пополам угол в восемьдесят градусов, образует два угла, сумма которых равна восьмидесяти градусам.

Мэри:

— Я вот думаю: заразно ли сумасшествие? Может, клиника начнет распродавать нас на антитела.

«Не сохранишь ли ты нас как щит от своей твердой кожуры, Легкокрылая?»

«Ничего не выйдет. Я собираюсь примкнуть к земному миру».

«Но земным миром правят беззаконие и дикость…»

«Пускай».

«Вспомни собственное детство… вспомни Гитлера и ядерную бомбу».

«Не имеет значения».

«Вспомни глухие, как стена, лица, и „справки о психическом статусе“… и зависть к тем, которые держатся за руки».

«И тем не менее».

«Мы будем дожидаться, чтобы ты нас позвала…»

«Я не позову. Я вольюсь в этот мир. По полной программе».

«Что ж, прощай, Легкокрылая».

«Прощай, Антеррабей. Прощай, Ир».

«НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС ВО МНОГОМ СПОСОБСТВОВАЛ ЭКСПАНСИИ ЗАПАДА».

Констанция:

— Я же страдаю, неужели вам не понятно, грязные свиньи!

«ИЗОБРЕТЕНИЕ ТРИНИТРОТОЛУОЛА ПОЗВОЛИЛО СОЕДИНИТЬ ПРОТИВОПОЛОЖНЫЕ ПОБЕРЕЖЬЯ СЕТЬЮ ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГ».

— Я — тайная первая жена Эдуарда Восьмого, отрекшегося короля Англии!

— У Дженны опять припадок. Зовите Эллиса, будем готовить обертывание.

«КАК ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЕ СООБЩЕНИЕ, ТАК И ТЕЛЕГРАФ ОБЕСПЕЧИВАЛИ СВЯЗЬ, НЕОБХОДИМУЮ В СОВРЕМЕННОМ ИНДУСТРИАЛЬНОМ ОБЩЕСТВЕ».

— По полной программе, — сказала Дебора.

Я выписалась из клиники в 1951 году с твердым намерением оставить далеко позади шизофрению и все, что было с ней связано. Конечно, в мои планы не входило вспоминать и невольно переживать это вновь. За исключением необходимых повторных госпитализаций, последняя из которых, в 1953-м, длилась три недели, я умело использовала те ресурсы организма, которыми пользуются здоровые люди, чтобы поддерживать доброе расположение духа и открытость, не прибегая к защитным механизмам психического заболевания.

Поскольку в то время диагноз «шизофрения» считался позорным клеймом, а мне нужно было как-то приспосабливаться к жизни, прошлое я закрыла. Выдумывала, где находилась с 15 до 19 лет, не распространялась и о предшествующих годах, когда все мои силы уходили на сокрытие отсутствовавших у меня возможностей. Я начала сочинять стихи и рассказы, но не помышляла о возвращении на каменистую почву детства и юности.

Имея на руках свидетельство о среднем образовании, я поступила на курсы и выучилась на машинистку. Хотела продолжить обучение и получить место в какой-нибудь конторе, но провалила экзамен по стенографии. Моя преподавательница видела причину в том, что у меня сильно хромала координация между зрением и мелкой моторикой — настолько сильно, что это уже граничило с дебильностью. Мне объяснили, что курсы уронят свою репутацию, если зачислят меня в группу, но не смогут обучить. Теперь-то я понимаю, что определенные виды неуклюжести действительно являются следствием психического заболевания. Слово «дебильность» — не плод моих фантазий: в тот период многие выражались так же, как эта наставница.