Москва и Россия в эпоху Петра I - Михаил Вострышев

Насколько правительству приходилось быть изобретательным в собирании денежных ресурсов с народа, видно, например, из указа о гробах от 15 января 1705 года. Велено было отобрать дубовые гробы по цене, под страхом наказания не приславшим. Собранные продавать по цене вчетверо. Если принесут покойника в дубовом гробу без указанного ярлыка, допрашивать.

Поборы натурою были постоянно. Монастырский приказ, ведавший по смерти патриарха Адриана церковными делами, духовенство, монастыри и их имения постоянно должен был доставлять на государственные надобности крупные средства. В 1705 году последовал указ архиереям и настоятелям монастырей давать жалование «против прежних дач с убавкою», и очень значительной, «а в архиерейских домах всяких чинов людям» давать половину, а «другую половину сбирать в Монастырский приказ на дачу жалованья ратным людям».

В Москву с монастырей требовали лошадей на смотр, не годятся ли для военного дела, требовали каменщиков, кирпичников, столяров, кузнецов и печатников и денег, денег, денег для корабельной стройки, для верфей, для войн. В 1707 году Петр, нуждаясь в деньгах для войны, дал приказ прислать в Москву из архиерейских домов и монастырей серебряную казенную посуду, оправленную серебром сбрую и ломаное серебро, кроме освященных сосудов и церковных вещей.

Что силы населения были истощены, видно, например, из того, что сочувствовавший реформам Петра новгородский митрополит Иов пишет государю челобитную с просьбой освободить его от посылки плотников на Воронежскую верфь, а позже говорит о невозможности выслать деньги: «У меня денег нет. Да освободит великий государь нас от такого несносного и невозможного даяния».

Вот на почве этого экономического изнурения и всякое неудовольствие духовной, так сказать, стороною реформы принимало болезненное направление, выражавшееся хотя бы в признании Петра антихристом.

Жаловались даже солдаты, жаловались горько. Сохранилось интересное подметное письмо 1716 года.

«Уже-де тому 15 лет, как началась война со шведом. Нигде мы худо не сделали и кровь свою не жалеючи проливали, а и ныне себе не видим покою, чтобы отдохнуть год или другой. Жен и детей не видим. Сравняли-де нас с посохою, как пришел из кампании, из лесу дрова на себе носи, и день и ночь упокою нам нет… Уже чрез меру лето и осень ходим по морю, чего не слыхано в свете. А зиму также упокою нет на корабельной работе, а иные на камнях зимуют, с голоду и холоду помирают. А государство свое все разорил, что уже в иных местах не сыщешь у мужика овцы».

Конечно, Петр сознавал это недовольство населения, которому в государственных видах должно было напрягаться до последней возможности. Он глубоко страдал, видя непонимание своих стремлений, своей жажды быстро, гигантским шагом двинуть Россию вперед. И особенно тяжело ему было видеть несочувствие себе в лицах, стоявших на высоте, всеми видных, задававших общий тон. А первым из таких лиц был патриарх.

Глубокая внутренняя рознь была между Петром и последним русским патриархом Адрианом. Петр не принимал от него того, что принимал от совершенно неизвестных ему лиц. Выше было рассказано, как смоленская игуменья Марфа вымолила у Петра избавление от казни стрельцов. Патриарх Адриан в Москве, помня древнее право святителей московских печаловаться за опальных, пришел в застенок с иконою Богоматери на руках и молил царя о пощаде стрельцов. Петр не принял его печалования.

– Зачем ты здесь! – закричал он. – Скорее уходи и поставь икону на свое место! Знай, что я не меньше твоего чту Бога и Его Пречистую Матерь, но мой дом и истинное благочестие обязывают меня заботиться о народе и карать злодеяния, ведущие к общей гибели.

Сперва Адриан резко осуждал иноземные обычаи, вводимые царем. Но скоро должен был замолчать. Последнее время он жил безвыездно, ни во что не вмешиваясь, под Москвой, в своем любимом Перервинском монастыре.

Народ был этим недоволен и говорил: «Какой он патриарх? Живет из куска, бережет мантии да клобука белого, затем и не обличает».

В этом безучастии патриарха Петру виделось пассивное сопротивление своим реформам. Он казался Петру как бы сосредоточением недовольства всей страны. Пусть он сейчас молчал. Он или его преемник мог заговорить. А Петр знал, что в случае резкого осуждения патриархом реформ выйдет еще более хлопот и недоразумений, чем с Никоном. Когда Адриан в 1700 году умер, Петр, не уверенный в том, что найдет среди высшего духовенства лиц, безусловно сочувствующих его преобразованиям, решил повременить с выбором нового патриарха. Начавшаяся Шведская война дала ему повод продлить переходное положение под тем предлогом, что ему не достает душевного спокойствия, необходимого при выборе столь значительного лица, как патриарх. Это было первым шагом к отмене патриаршества.

Рязанский митрополит Стефан Яворский был назначен местоблюстителем патриаршего престола, а патриарший дом, дома архиерейские и монастырские даже велено было ведать боярину Мусину-Пушкину: «Сидеть на патриаршем дворе в палатах и писать Монастырским приказом».

Ведомству этого учрежденного или, вернее, возобновленного 24 января 1701 года приказа, подлежало управление патриаршими, архиерейскими, монастырскими и церковными вотчинами; устройство и содержание тех церковных учреждений, от которых были отобраны в собственность государства эти вотчины; установление штатов, назначение настоятелей, строительная часть, посредничество между церковью и государством. Учреждением этого приказа сделан был первый шаг по переводу церковных вотчин в безусловное ведение государства. Тотчас по учреждение приказа начали составлять переписи всего церковного имущества. По архиерейским домам и монастырям разосланы были стольники, стряпчие, дворяне и приказные.

Отмена патриаршества сильно не понравилась многим приверженцам старины, которые боялись, что эта отмена поведет за собою потерю церковью своей самостоятельности. Наместник патриаршего престола был ограничен собранием очередных епископов, вызывавшихся попеременно из епархий в Москву. Совещания между местоблюстителем и этими епископами представлялись на утверждение Петра.

Участие в духовном управлении светской власти стало сразу весьма значительным. Совершенно устраненный Монастырским приказом от множества упомянутых выше весьма важных дел, состоявших раньше в ведении патриарха, митрополит Стефан и в чисто духовных делах не имел почти никакой власти. Множество назначений на места духовного управления шли помимо Стефана, по представлению Меншикова, Мусина-Пушкина и других лиц. Исключительно Мусин-Пушкин распоряжался патриаршей типографией, сочинениями, переводами, изданием книг, даже исправлением Библии, хотя это исправление и было поручено надзору Стефана.

Вообще, ревностный к православию, правдолюбивый Стефан много пострадал в жизни, являясь одной из жертв той переходной эпохи. Происходя из дворянской волынской семьи, Стефан в жажде образования должен был поступить в славившиеся тогда Галицкие и польские училища, и для того, вероятно, на время отступить от православия. Присланный благодетелем своим митрополитом Киевским Варлаамом Ясинским в Москву, он был замечен Петром, который услышал слово, произнесенное им над гробом боярина Шеина, и который искал ученых и способных монахов, особенно не враждебных европейскому духу, чтобы такими монахами замещать епископские кафедры. Петр призвал Стефана на Казанскую кафедру, от которой тот долго отказывался, так как в Москве его осыпали бранью и клеветой за его пребывание у иезуитов. В Великороссию он внес с собой ту любовь к просвещению, которая составляла отличительную черту малорусского монашества; принес и свое захватывающее красноречивое слово. Даже враги его говорили, что, уча в церкви, он мог по произволу заставить слушателей плакать или смеяться.