Москва и Россия в эпоху Петра I - Михаил Вострышев

С веселыми возгласами, смехом и шутками женщины встретили Настеньку. Они дружелюбно расспрашивали ее, указывали ей знатных вельмож, любимцев царя, принца Карла, жениха царевны Анны Петровны и многих других, чем-нибудь известных.

Настенька скоро освоилась и с любопытством ребенка смотрела вокруг себя.

Но вот вдруг раздался грохот барабана. Все притихли и расступились.

– Что это? – испуганно спросила Настенька.

– Царь! – шепотом ответила ей соседка.

Из соседней залы подвигалось шествие. Впереди шли три трубача в костюме арабов, в белых тюрбанах, за ними три барабанщика, а следом, всех выше головой, могучий как дуб, со сверкающими темными глазами, одетый голландским матросом, царь Петр. На бархатной ленте через его плечо висел барабан, и царь искусно выбивал на нем марш.

За ним двигался князь Ромодановский, в бархатной мантии, подбитой горностаем, в золотой короне, со скипетром в руке, окруженный толпою бояр.

Потом, во главе с царицей, одетой голландской крестьянкой, явились женщины – пастушки, нимфы, монахини, негритянки – со свитой арабов, индусов, испанцев, монахов.

Вслед за ними двинулась и княгиня Ромодановская со своей свитой, среди которой была и Настенька.

Весь этот день прошел для Настеньки как прекрасный сон. Даже обычная робость покинула ее под влиянием общего настроения. Но она едва нашла в себе силы отвечать, когда к ней подошел Измайлов. Ее взяла под свое покровительство Мария Куракина, старше ее года на три, но по своей светской опытности годящаяся ей в матери.

При ее дружественном и умелом посредничестве Настенька разговорилась, смеялась и, наконец, дошла до того, что позволила убедить себя протанцевать с Измайловым.

В кичке

Она совсем не знала никаких танцев, но Измайлов убедил ее, что это очень просто, и, подхватив, завертел по комнате. У Настеньки даже дух захватило. В непринужденном веселье никто не обращал на других внимания. Старик Шереметев вертел молоденькую княжну Черкасскую, а молодой Юсупов танцевал с пожилой Ромодановской.

Старый Курослепов, уже изрядно нагрузившись, стоял в дверях и, нахмурив седые брови, свирепо смотрел на Настеньку. Он бы с удовольствием сейчас же увез ее отсюда, да боялся царя. Всем хорошо было известно, что, пока не разрешит царь, никто не смеет удалиться.

С этого дня начались мученья старого боярина. Пиры и ассамблеи следовали непрерывно. И каждый день Измайлов приезжал к Курослепову с приказанием от царя быть на ассамблее, а главное – не забыть привезти с собой дочку.

Говоря по правде, едва ли царь знал об этом. Но Измайлов и Настенька мало о том беспокоились.

Курослепов обыкновенно мрачно выслушивал молодого офицера, благодарил за милость. Потом после его отъезда звал Настеньку, грозил и убеждал ее не танцевать, не предаваться бесовским игрищам.

Настенька терпеливо слушала его – и весь вечер танцевала.

Курослепов же, чтобы не видеть соблазна, прямо направлялся в питейную комнату и упорно сидел в ней до отъезда царя, ведя ругательские споры с князем Долгоруким о новых и старых порядках.

Утром 30 декабря старый боярин узнал, что царь не принимает и будто даже не совсем здоров, а потому ни сегодня, ни завтра никаких ассамблей не предполагается.

«Ну, теперь надо заняться Настасьей, – подумал Курослепов. – Закружилась глупая голова!»

4

Выпив здоровую стопу заморского вина (только одно и есть хорошего у басурманов!), Курослепов направился в покои дочери.

Но там ему сказали, что боярышня сейчас после обеда, пока спал боярин, ушла в сад кататься.

«Ладно, пойдем в сад», – решил Сила Иванович.

Ему подали тяжелую медвежью шубу, и он отправился.

Боярин выдумал, по его мнению, замечательную штуку. Пользуясь болезнью царя, он решил отправить Настеньку в Коломну, в женское подворье, где настоятельницей была его сестра. Там Настеньку продержат, пока двор будет в Москве. Курослепов не без удовольствия думал, что теперь, не смущаемый заботами о своей дочери, он спокойно будет потягивать вино в питейной комнате на ассамблеях. Уж очень льнет к Настеньке этот Левушка Измайлов. Положим, Левушка – молодец. Отец его – генерал-лейтенант, друг и любимец Петра. С самого малолетства Левушка – царский денщик. Он богат, молод, собой хорош. Что и говорить! Да только весь дом обасурманился. Сам старик женился на еретичке, сын дурит да пляшет, как скоморох.

«Нет, сохраню дочку, – думал старый боярин, – не дам погибнуть ей в заморских соблазнах. Может, и впрямь антихрист пришел, как говорят умные люди… А Измайлова впредь не принимать».

Успокоенный этими соображениями, Курослепов шел по саду. Невдалеке он услышал веселый звонкий смех и узнал голос Настеньки. Он умиленно вздохнул. Кого и любить-то боярину, кроме его единственной ненаглядной доченьки! Едва он завернул на поперечную аллею, ведшую от горы с озера, где любила кататься Настенька, как увидел мчащиеся с горы сани и услышал громкий мужской голос:

– Берегись!

Сила Иванович едва успел отскочить в сторону, как мимо него пронеслись раскатившиеся с горы сани. Дух занялся у боярина, когда он увидел в санях спереди веселое лицо Измайлова, а за ним крепко уцепившуюся за него, смеющуюся Настеньку.

Да разве это виданное дело! Да что же это такое! Да кабы он даже женихом был, и то того допустить нельзя!

А молодые люди, узнав старика, помертвели.

Едва отдышался Сила Иванович и зычным голосом крикнул:

– Настасья!

Настенька от страху свалилась с саней, вскочила, отряхнулась и подбежала к отцу. За ней торопливо и с достоинством шел Лев Александрович.

– Домой, к себе, сейчас же! – гневно крикнул старик, как только подошла к нему Настя.

Она молча повернулась и бегом бросилась к дому.

Со шляпой в руке Измайлов подошел к старику.

– Пока вы отдыхали, я вас поджидал, – произнес он, низко кланяясь.

– Я на тебя царю пожалуюсь! – злобно крикнул Курослепов.

– Не понимаю, боярин, чего гневаться изволите? – спокойно ответил Левушка.

– Девичий вор! – закричал во все горло Сила Иванович. – Ты не понимаешь!.. Будет тебе ужо… Пошел вон!

Измайлов побледнел и отступил на шаг.

– Если бы вы не были стариком и отцом Настасьи Силовны, – сдержанно произнес Измайлов, – я бы потребовал от вас сатисфакции!

– А что я Настасьин отец, тебе, молокососу, до того дела нет! – заорал Курослепов. – А ваша там сатисфакция… Тьфу, и слово-то экое поганое выдумали!.. Так вот тебе моя сатисфакция!