Винтики эпохи. Невыдуманные истории - Антонина Шнайдер-Стремякова

– Какую девчонку? Какое одеяльце?

– Ты чо… твою мать! Гляди – пелёнки к стене примёрзли! Помоги их отодрать.

С трудом выйдя из образа киношной радистки, Эльвира кинулась спасать свою реальную дочь. Холодные и мокрые пелёнки примёрзнуть к тельцу, к счастью, не успели. Эльвира перепеленала девочку, супруги успокоились и снова погрузились в сон. Повернувшись спиной к мужу, Эльвира в очередной раз приложила малышку к груди. Обнимая её левой рукой, чтобы не скатилась на пол, для надёжности прижала её правой рукой вместе с общим супружьим одеялом.

И вот уже Эльвира – не Эльвира, а радистка Кэт. Чтобы войти в доверие к штандартенфюреру, её забросили в тыл противника в большой, красивый двухэтажный особняк с холодильником и стиральной машиной – предметами, которые облегчали быт и о которых мечталось Эльвире. Всё бы хорошо, беспокоило сверхсерьёзное задание – добыть секретные сведения для разведчика Штирлица…

Переодевшись в костюм горничной, «Кэт» в один из воскресных дней проникла в офис штандартенфюрера. Держа на согнутом локте левой руки охапку колотых дров, она поднялась в его кабинет, придерживая их правой рукой. Но тут её взгляд приковала красивая, с росписью под гжель печь, что напоминала камин. Печь гипнотизировала, и Кэт забылась… Размышляя, как из обычной синьки для побелки получить такой же оттенок, чтобы разрисовать, к всеобщей зависти соседей, стены своей комнаты, она заворожённо разглядывала узоры, пытаясь их запомнить.

Удерживать в левой руке дрова, что оттягивали руку, становилось всё тяжелее – от боли «Кэт» пришла в себя и вспомнила о задании. Испугавшись, что его провалила, решила, что должна освободиться от дров. Разжав локоть левой руки, она выпустила дрова из объятий, с силой бросила их на пол, с облегчением вздохнула и начала отряхивать руки. Освободившись от тяжести, легко подошла к столу, выдвинула ящик с секретными документами и лихорадочно принялась фотографировать, но тут в комнату вбежал муж и закричал:

– Ё-твою мать! Ты чем занимаешься? Куда ребёнка девала?

Крик вернул Эльвиру в реальность – Машеньки рядом не было.

– А где Машенька? – испугалась она.

– Вот именно – где? Одеяло сбрасывала… Руками размахивала… Куда дочку девала?

– Я-я – размахивала? Сбрасывала?

– Про то и толкую. Где дочь?! – властно прохрипел он.

Эльвира встала, нажала на кнопку ночной лампы, поискала – Машеньки не было. Мороз, похоже, крепчал: угловая стена покрылась инеем, снежные узоры на большом окне превратились в сплошной белый бархат, но, к счастью, от горячей батареи шло тепло. Эльвира села, прикрыла лицо руками и тихо завыла. И вдруг, уставившись мокрыми глазами в лицо мужа, заёрзала, ничего не объясняя. Медленно соскальзывая с дивана, она заталкивала босые ноги всё глубже под диван, точно что-то нащупывая. Вскочила, нагнулась и – о Боже! – знакомый свёрток… Под выдвижной частью дивана, у спинки каркаса, лежала Машенька.

– Да моя ты золотая! Да моё ты солнышко! Даже не пикнула… Виновата я, моя маленькая, моя сладкая. Это не я, это сила искусства меня подвела, – лепетала Эльвира, извлекая из-под дивана дочь, которая продолжала тихо посапывать.

Мороз крепчал. В комнате было свежо, чисто и уютно. Семья досыпала, набираясь сил для завтрашних будней.

Немецкое Поволжье. Мариенталь. 24 февраля 1941-го. В семье Германов праздник. День рождения Лиды – красавицы, любимицы семьи, отличницы и школьной активистки. Из двенадцати детей Фроси (Euphrosina) выжило лишь три девочки. У двух взрослых дочерей свои семьи и дети. Лида – последыш, родилась, когда детей уже не ждут. Сегодня ей двенадцать. Подарок, кружевной воротничок из белых ниток, Фрося связала ей и 3-летним внучкам – близняшкам Ирме и Ане.

В бревенчатый домик из кухоньки и просторной комнаты, где спали, ели, встречали гостей, сходились семьи старших дочерей и близких родственников. Фотограф задерживался. Дети играли в сторонке, взрослые за столом вели тревожные разговоры. Вспоминали первую мировую, немецкие погромы в России, что, слава Богу, не коснулись Мариенталя, и говорили о войне в Европе: «В СССР пока, к счастью, спокойно, но всяко может быть: война на то и война – неожиданным вихрем налетает». В дверь постучали, и всё пришло в движение – заговорили шумно, весело, дети запрыгали, захлопали: «Фотограф, фотограф приехал!» Он определил, куда с учётом солнечного света повесить задник, и 12-летнюю Лиду поставили в центр, а по бокам – 3- летних близняшек.

– На всю жизнь память будет, – поправляла Фрося кружевные воротнички, – после слова «внимание» не моргайте, а то слепыми получитесь.

* * *

Затем продолжилась обычная, со своими хлопотами жизнь. Лида при случае напоминала, что повзрослела, – 12 лет и через два дня 5 месяцев. Но!.. 22 июня 1941 года взорвалось радио: «В 4 часа утра без объявления войны…» И женщины, как с ума посходили: «О Езус! Война!.. Война!.. Война!..» Плакали, падали на колена, кричали, охали-ахали, будто наступал конец света. Те тревожные дни начала войны врезались в память Лиды навсегда по реакции женщин и их крикам. И позже, когда заходил разговор о войне, снова и снова всплывали раскрытые и орущие рты, безумные глаза, поднятые к небу руки и крики на все лады. Эту сцену, бывало, она видела и во сне. Война в её сознании ассоциировалась не с голодом и трудностями, какие выпали на долю депортированных немцев, а с женщинами – орущими, бегущими, падавшими на колени и молившими о пощаде.

* * *

Наступил август и его трагическая для немцев дата – 28… И всех немцев с ярлыком «шпионы-диверсанты» начали выселять за Урал. Люди попадали в разные эшелоны, разные обозы… Многие умирали по дороге в морозную Тьмутаракань, где трудно выживают. Терялись родственные связи. Семья Германов оставалась, к счастью, всё ещё монолитом. Конечным пунктом, куда их привезли, стал Алтай – Степной Кучук Родинского района. В селе была 7-летняя школа, и Лида возобновила занятия в классе, в каком ей и полагалось быть, – пятом. Она быстро овладела русским языком и быстро сошлась с русскими одноклассниками.

* * *

И в неё влюбился русский мальчик— Миша Цапко, что оказывал ей знаки внимания и провожал из школы. Однажды, увидев их вместе недалеко от дома, Фрося на немецком (русского языка она не знала) велела дочери не задерживаться на морозе. Маму было принято слушать, и, чтобы выйти из затруднительного положения, Лида пригласила Мишу в гости. Угостить было нечем – спросила:

– Хочешь посмотреть наши фото?

– Хочу.

Мама Фрося открыла сундук, достала в тёмно-синей тряпице узелок, вынула из него в твёрдом картоне массивную папку, где хранились документы, отобрала пакет с фотографиями и села за стол. «Давайте смотреть вместе», – пригласила она на немецком. Миша подставил Лиде табурет, а сам уселся на колоду. Мама объясняла, дочь переводила: «Это папа с мамой, бабушка с дедушкой, тёти, дяди, соседи, моя одноклассница…» Фотографию Лиды с племянницами Миша рассматривал долго. Просмотренные откладывал, а эту из рук не выпускал. Фото закончились, и Фрося принялась складывать их снова в пакет, чтобы вернуть его в папку с документами, однако фото Лиды с близняшками Миша отдавать не хотел.