Цивилизация в переходное время - Карл Густав Юнг

никому не дано понять, насколько он сам одержим и бессознателен, то собственное состояние просто проецируется на соседа, а потому священным долгом объявляется приобретение самых могучих пушек и самых ядовитых газов. Хуже всего то, что это верно: наши соседи находятся во власти того же неконтролируемого и неподвластного узде страха, что и мы сами. В сумасшедших домах хорошо известно, что пациенты наиболее опасны тогда, когда ими движет страх, а не гнев или ненависть»[265].

464 В ходе drole de guerre[266], в начале 1940 года, я опубликовал немецкий перевод этих лекций. Книга еще успела попасть в Германию, но вскоре ее запретили, в том числе из-за процитированных выше отрывков, а я сам угодил в черный список нацистов и стал «помеченным» (vorgemerkt). После вторжения во Францию гестапо уничтожило все французские издания моих книг, до которых смогло добраться.

465 Многие укоряли меня в том, что я позволил себе рассуждать о немецкой «психопатии». Я всегда придерживался мнения, что массовые политические движения нашего времени суть психические эпидемии, иными словами, массовые психозы. Они, как показывают сопутствующие им нечеловеческие явления, суть психические аномалии, и я отказываюсь считать их нормой, не говоря уже о том, чтобы обелять их и признавать простительными ошибками. Убийство остается убийством, и тот факт, что весь немецкий народ оголтело устремился на самую гнусную и агрессивную войну в истории, – это преступление, которое никто и никогда не сможет вычеркнуть из нашей памяти. Да, против войны как будто выступало немало людей, но они составляли лишь незначительное меньшинство общества. Поведение немцев вообще было аномальным; будь иначе, мы давно бы стали воспринимать эту форму войны как нормальное положение дел.

466 Естественно, имелось множество причин – политических, социальных, экономических и исторических, – побудивших немцев затеять войну; при изучении обычных убийств тоже находится немало причин. У каждого убийцы достаточно побудительных мотивов, в противном случае он попросту не отважился бы на преступление, но сверх того требуется особая душевная предрасположенность, каковая, собственно, и запускает весь процесс. Вот почему существует такая дисциплина, как криминальная психология. Германия страдала от массового психоза, который неизбежно должен был воплотиться в преступлении. Однако ни один психоз не возникает внезапно, это всегда результат давней предрасположенности, которую мы называем психопатической неполноценностью. Народы обладают своей психологией, и точно так им свойственна особая психопатология. Последняя, если кратко, подразумевает накопление изрядного запаса аномальностей, наиболее яркой среди которых видится внушаемость, присущая народу в целом. Несомненно, она тоже объясняется особыми причинами, вполне материальными, но наличие причин не устраняет ни самого поступка, ни его содержания. Для преступления и для безумия, коли на то пошло, найдется немало убедительных причин, но мы ведь не отправляем наших преступников и сумасшедших лечиться на море.

467 Хотелось бы отметить, что стремление рассуждать о массовых психозах зародилось у меня не после мая 1945 года; я обращался к этой теме ранее и неоднократно предупреждал о грозящей опасности. Еще в 1916 году, до того как Соединенные Штаты Америки вступили в Первую мировую войну, я писал: «Предполагается ли, что нынешняя война будет войной экономической? Это нейтральная американская “деловая” точка зрения, которая не принимает в расчет кровь, слезы, беспрецедентные гнусности и великие бедствия, которая напрочь игнорирует тот факт, что нынешняя война на самом деле является эпидемией безумия.

Едва эта функция [иррационального] оказывается в бессознательном, она порождает непрекращающийся хаос, подобно неизлечимой болезни, очаг которой нельзя устранить, поскольку не удается его отыскать. Индивидуум и народ в целом вынуждены жить иррациональным, даже посвящать ему свои самые возвышенные идеалы, а лучшие умы занимаются тем, что стремятся выразить это безумие в наиболее совершенной форме»[267].

468 В лекции, прочитанной в Британском обществе психических исследований в 1919 году, я заявил:

«Если это оживление [коллективного бессознательного] вызвано полным крахом всех сознательных надежд и ожиданий, возникает опасность, что бессознательное может занять место осознаваемой реальности. Такое состояние патологично. Нечто подобное мы наблюдаем сегодня в русской и немецкой духовной жизни. Вспышка насильственных желаний и фантазий, которые невозможно осуществить, в низших слоях населения аналогична натиску содержаний из нижних слоев бессознательного в индивидууме»[268].

469 В 1927 году я выразился так: «Старые религии с их возвышенными и нелепыми, дружелюбными и дьявольскими символами не появились из ниоткуда, но родились от той человеческой души, которая обитает в нас и сегодня. Все эти вещи, их первичные формы, живут в нас и могут в любой момент обрушиться на нас со всей своей разрушительной силой под видом массовых внушений, против которых человек беззащитен. Наши грозные боги всего-навсего изменили свои имена: теперь они рифмуются с окончанием -изм. Или кто-то осмелится утверждать, что мировая война или большевизм были гениальным изобретением? Как во внешнем мире в любой момент может уйти под воду целый континент, сместиться полюс или вспыхнуть новый мор, так и во внутреннем мире в любой момент может произойти нечто подобное, хотя и в форме идеи, но не менее опасное и непредсказуемое. Неспособность адаптироваться к этому внутреннему миру влечет за собой не менее серьезные последствия, чем невежество и неумение во внешнем мире. В конце концов, лишь крошечная часть человечества, живущая главным образом на том густонаселенном полуострове Азии[269], который выдается в Атлантический океан, и называющая себя «культурной», из-за отсутствия всякого контакта с природой пришла к мысли, что религия есть особая разновидность психического расстройства неясного предназначения. Если смотреть с безопасного расстояния, скажем из Центральной Африки или Тибета, все, безусловно, выглядело бы так, как будто эта малая часть спроецировала свои бессознательные умственные расстройства на нации, еще обладающие здоровыми инстинктами»[270].

470 В 1929 году я отмечал в работе, которую опубликовал в сотрудничестве с Рихардом Вильгельмом: «Тем самым проецируется фрагментарная система и создается опасная ситуация, поскольку возмущающие последствия ныне приписываются злой воле вне нас, которую, естественно, нельзя найти нигде, кроме как у нашего соседа de l’autre côté de la rivière[271]. Так складываются коллективные заблуждения, ведущие к войнам и революциям, то есть к деструктивным массовым психозам»[272].

471 В ноябре 1932 года, когда решалась судьба Германии[273], я прочитал лекцию в австрийском Культурбунде[274] в Вене; позволю себе процитировать следующий отрывок:

«Чудовищные катастрофы, угрожающие нам сегодня, – это не стихийные явления физического или биологического свойства, а психические события. На нас надвигаются грозные войны и революции, которые суть не что иное, как психические эпидемии. В любой миг миллионы людей могут стать жертвами нового безумия, и