Апостол, или Памяти Савла - Павел Сутин

– Слушаю вас.

– Здравствуйте, Миша. Я звонила Семену, он дал этот телефон, сказал, что вы тут чуть ли не круглосуточно.

Он не знал, что и сказать… Совершенно не ожидал, что Курганова может позвонить сама, и к тому же на работу.

– Одну минуту…

Зажал микрофон рукой и тихо сказал экселенцу:

– Алексан Яклич, я дико извиняюсь!

– Поторопись, – сказал экселенц. – Я буду у себя.

– Да, Софья Георгиевна, слушаю… – быстро сказал Дорохов. – Добрый день.

– Здравствуйте, Михаил. Не отвлекаю вас?

– Ну что вы!

– Я прочла вашу книгу.

– И какое впечатление… Спасибо, что позвонили, Софья Георгиевна! – сказал он вмиг севшим голосом. – Я, честно сказать, места себе не нахожу. Целый год почти на это угрохал. Какое у вас впечатление от книги, Софья Георгиевна?

– Да самое хорошее у меня впечатление, – немного грустно сказала Курганова. – Умная книга, хороший язык. Огрехов, разумеется, полно… Но это уже дело редактора. Вы приезжайте ко мне вечерком, Михаил. Сможете?

– Спасибо, что позвонили, Софья Георгиевна! – выпалил Дорохов. – Вам понравилось?

– Да, – решительно сказала Курганова. – Вы на славу потрудились. Тут есть о чем говорить. Так вы приедете?

– Господи, да куда ж я денусь-то! – счастливо сказал Дорохов. – Когда вам удобно?

– В семь приезжайте. Успеваете?

– Конечно!

«Надо в четыре смыться. Побреюсь… Галстук… У меня где-то был!»

– Тогда до встречи.

– До свидания, Софья Георгиевна. В семь я у вас.

Он бережно опустил трубку и шумно выдохнул.

«Вот так… Вот так все повернулось…»

Он взял пачку форезов и пошел к экселенцу.

– Что произошло? – изумился Риснер. – Из Инюрколлегии звонили?

– В смысле? – спросил Дорохов, улыбаясь во весь рот.

– Ты выглядишь, будто получил наследство.

– Алексан Яклич, если не возражаете, я сегодня пораньше уйду.

– Ради бога… Ты не влюбился ли?

– Да так… Кое-какая приятная неожиданность, – уклончиво ответил Дорохов.

Без четверти семь он подошел к «Пионеру». Выкурил папиросу возле подъезда. На фонарном столбе висели квадратные часы. Он дождался, пока минутная стрелка подойдет к одиннадцати, поправил под шарфом узел галстука и потянул на себя тяжелую дверь.

– Добрый вечер, Михаил, – сказала Курганова. – Холодно на улице?

– Да нет, градусов десять.

– Славно, что снег идет каждый день. Прошлая зима была совсем бесснежная.

– Я тоже люблю, чтобы снег, – сказал Дорохов. – И мороз очень люблю. Московские зимы это одна слякоть.

– Ну да, вы же из Сибири… Чаю выпьете?

– С удовольствием.

– А коньяку не хотите?

– С удовольствием.

– Вы позитивный человек, – одобрительно сказала Курганова. – Ни от чая не отказываетесь, ни от коньяка.

Он прошел в знакомый кабинет (его папка лежала на письменном столе), опустился в кресло, поискал глазами пепельницу. Потом встал, вышел в гостиную и громко спросил:

– Софья Георгиевна, вам помочь?

– Да, идите сюда, Миша, – ответила Курганова издалека. – Берите рюмки, а я возьму чайник.

Они вернулись в кабинет. Поговорили о погоде, Дорохов воспел сибирские зимы. Она спросила, чем он занимается на работе. Дорохов коротко объяснил. Рассказал про экселенца. Вы так любовно выписали своего Нируца, сказала Курганова, я сразу поняла, что у вас есть наставник. Дорохов улыбнулся, сказал, что «наставник» это очень верное слово. Что его шеф, и вправду, человек необыкновенный.

– А вы когда-нибудь думали о том, что станете заниматься литературой профессионально? – между делом спросила Курганова.

– Конечно не думал. Да я и не ожидал, что вы всерьез отнесетесь… Вы уж простите, Софья Георгиевна, но я как на духу…

– Говорите, Михаил, говорите, – Курганова понюхала коньяк. (Она держала рюмку щепотью, подносила ее сухими бледными пальцами к лицу и вдыхала.)

– Я ожидал, что получу равнодушное напутствие, – Дорохов пожал плечами. – Мол, пишите, Миша, у вас есть задатки… А вы говорите: книга вам понравилась. Вы… Ну я не знаю… Вы держали в руках новомирскую прозу шестидесятых…

– Да оставьте же вы это восторженное сюсюканье, Миша! – Курганова поморщилась. – Придумали тоже… Всякому времени своя проза. Сейчас восемьдесят седьмой год, ваша проза вполне хороша. И вы не лыком шиты.

– Мне очень приятно это слышать… – пробормотал Дорохов.

– Вам приятно это слышать, но хотелось бы практической помощи. Так?

– Да, – честно сказал Дорохов. – Если вы действительно думаете, что и я не лыком шит.

– Хорошо, что не вы кокетничаете… Так все же – вы о профессиональной литературной работе думали когда-нибудь?

– Нет.

– Это неблагодарное дело, – сказала Курганова так, словно отговаривала Дорохова делать литературную карьеру. – Предстоит терпеть и трудиться, трудиться и терпеть… Но я о другом. Постарайтесь понять уже сегодня… – она сделала паузу и посмотрела в сторону. – Литература это профессия. Такая же специфическая профессия, как ваша химия.

– Молекулярная генетика.

– Да… Так вот – это профессия. Со всеми трудностями, особенностями, выгодами и пакостями любой профессии. Коли вы в эту профессию намерены войти – тогда вам надо определиться. Вам надо… поставить на нечто. Понимаете меня? Вам надо как бы сделать ставку… Но надо знать точно – на что ставить! На свою гениальность? Не стоит, поверьте. Вы же первым будете подвергать сомнению свою гениальность каждый день. Самоедство от литературной профессии неотделимо. На успех поставить? А будет ли тот успех? А если нет? Да и успех – уж поверьте мне, всякие я видела успехи – он соотносится с качеством текста весьма косвенно… Гонорары? Смотрите выше, пункт «успех».

– Уверяю вас, что я в литературу не за деньгами, – быстро сказал Дорохов.

– Ох-ох-ох… У вас, Миша, еще восторженный период творчества. Определитесь сейчас: зачем вы идете в литературу? Какой у вас манок? Какой огонек вам светит? Определитесь – это мой вам первый практический совет.

– Я об этом подумаю, – пообещал Дорохов.

И сказал про себя: «Сто раз уже думал».

– Подумайте, Миша, подумайте, – доброжелательно сказала Курганова. – Я знавала многих литераторов. Самыми счастливыми из них были карьеристы и корыстолюбцы. Эти качества прекрасно сочетаются с талантом… А самые несчастные из литераторов – это способные бессеребренники.