Тысяча акров - Джейн Смайли

– Пятый час. Хочу заехать куда-нибудь выпить.

– О господи! Девочки уже три часа ждут! – воскликнула Роуз.

– Да все будет в порядке!

Они сели в машину. Когда и я наконец взобралась на свое место, Тай спросил:

– Нужно что-нибудь в супермаркете?

Я помотала головой.

– Душно после кондиционера, да?

Я что-то согласно промычала.

– Не меньше тридцати пяти градусов, – предположил он.

Мы выехали на улицу. Роуз и Пита уже пропали из вида.

– Сколько времени?

– Почти половина пятого.

– Уже? А кажется, только обед прошел.

– Как в другом мире побывали, да?

– Точно.

Мы миновали больницу и фешенебельный квартал.

– Похоже, Пит потерял интерес к ферме?

– Я бы не сказал, – откликнулся Тай.

Визит к мистеру Картье не прошел бесследно. Я последовала его советам: подметала крыльцо, стригла газон, полола огород, закатывала помидоры, мариновала перцы – мыла, терла, убирала и не меняла домашнее платье на шорты даже в самое пекло. Завтрак подавала в шесть, обед – в полдвенадцатого, ужин – в пять. Минута в минуту, словно Тай был поездом, прибывающим на станцию строго по расписанию. А еще я то и дело смотрела на дорогу в надежде, что Джесс выйдет на пробежку. Я ждала его, как ждут повторяющийся сон. Я сняла все занавески, как делала каждую осень (только обычно после сбора урожая), – перестирала, отбелила, отгладила.

Привычная рутина вернула утраченное спокойствие, какое бывает, когда возвращаешься в школу или в церковь после длительного отсутствия. Все становится просто и ясно: соблюдай правила и получай оценки. Когда заканчивались обычные дела, всегда находились новые. Если поддержание видимости – главная цель, можно спокойно раскладывать ложки и вилки на свежеотмытом и вытертом подносе для столового серебра, старательно поворачивая их в одну сторону. Можно смело потратить два часа, чтобы пропылесосить все плинтусы с насадкой, которую никогда раньше не доставали, а потом сверху еще пройтись губкой, смоченной в нашатыре, и завершить все полиролью. Можно отдраивать ванну старой зубной щеткой, даже если раньше это вызывало стойкое отвращение. Можно без конца отыскивать в доме новые и новые углы, щели и закоулки, ждущие своего часа, а можно выйти на улицу и начищать фасад щеткой с лестницы и оттирать окна второго этажа. Можно без конца подравнивать, подрезать и подчищать газон, чтобы порадовать незримое недремлющее око соседей. Машины и грузовики, конечно же, можно мыть каждый день. Вообще, можно ни в чем себе не отказывать. Вскочить из-за стола и броситься мыть и вытирать опустевшее блюдо, не доев ужина. Провожать мужа от двери до раковины, тщательно заметая сор, падающий с его ботинок, а потом подхватить полотенце и отнести его в стиральную машину еще до того, как муж успеет сесть за стол.

Удивительно, как раньше я успевала читать, шить, смотреть телевизор, болтать с Роуз, разговаривать с Таем, слоняться по дороге, разъезжать по магазинам, возить девочек. Недремлющее око следило за нами днем и ночью, даже если все соседи занимались своими делами. Даже если на мили вокруг не было никого, кто мог бы свидетельствовать против нас или в нашу пользу. Вернулось знакомое стремление скопить добродетель про запас, на будущее. Время шло.

В начале августа Пит напился, взял винтовку и поехал угрожать Гарольду, а тот сидел у себя на крыльце и орал:

– Пит, сукин ты сын, думаешь, я слепой? А я тебя вижу! Уноси отсюда свою задницу, пока Лорен не вызвал шерифа. Проваливай! Я тебя вижу.

Но на самом деле ничего не видел и только бестолково крутил головой…

Попугав Гарольда, Пит уселся в свой серебристый пикап и рванул в карьер. Въехал в воду и утонул. Несчастный случай или самоубийство, никто не знает. В крови обнаружили такую концентрацию алкоголя, что удивительно, как он вообще смог завести машину.

Было около шести. Тай уже позавтракал и ушел в свинарник. Я перестилала кровати наверху и не видела, как к дому Роуз подъехала полицейская машина. Вышла на улицу, чтобы проветрить и выбить одеяла, и заметила Роуз. Она медленно брела по дороге, будто не понимая, куда идет. Такой потерянной я ее никогда не видела – и не решилась выйти ей навстречу, просто стояла и ждала, когда она сама подойдет.

Наверное, это был единственный раз, когда я видела ее в нерешительности. Наконец она добрела до меня и, остановившись прямо на дороге, сообщила:

– Джинни, Пит утопился в карьере. Девочки еще спят. Не знаю, как я им скажу. Мне надо поехать туда.

Оказалось, шериф скоро вернется, чтобы отвезти ее к месту трагедии. Она не знала, достали тело или нет. На ее бледном лице глаза темнели как две выжженные дыры в бумаге.

– У меня есть кофе, может…

– Я выпью, да, но сначала надо съездить.

Я побросала одеяла в кучу и побежала к ее дому. Один раз обернулась и увидела, что она так и стоит на месте, безвольно опустив руки и широко расставив ноги, чтобы не упасть. Больше я не останавливалась.

Похоже, новость застала сестру за готовкой. В чаше миксера были яйца, молоко и масло, на столе просеяна горка муки, на полу валялись зеленое яблоко и мерный стакан, выпавшие у Роуз из рук или скатившиеся со стола. Я все подняла и доделала завтрак. Из спален не доносилось ни звука: летом девочкам разрешали спать до восьми. На вешалке у двери висела рабочая одежда Пита, пара бейсболок и свитер кислотного оранжевого цвета для охоты. В раковине отмокала кружка с надписью «Кофе Пита». Он был повсюду.

Я села за стол и просто ждала. Встала, вынула кексы из духовки и снова села. Пусть девочки спят. Их спальни совсем рядом – лучше не шуметь. В половине девятого заворочалась Линда. Я слышала, как скрипнула кровать и девочка что-то забормотала. Через десять минут поднялась Пэмми и протопала в ванную, потом вернулась в свою комнату и прикрыла дверь. Время сжималось.

Тогда, сидя на кухне, я, конечно, еще ничего не знала ни про Гарольда, ни про концентрацию алкоголя в крови. Ни про то, что накануне Пит не ночевал дома, ни про то, что пил он в Мейсон-Сити, а потом проехал почти тридцать пять миль в дым пьяный. Я сидела за столом и ждала. Мне хотелось пойти в гостиную и посмотреть на фотографию, стоящую на пианино, – там, где он молодой. Красивый, смеющийся мальчик из тех, в которых души не чают матери: озорной, веселый, талантливый, бойкий, не ведающий еще темной стороны жизни. Но я не пошла.

Пэмми показалась из своей комнаты уже полностью одетая, даже в носках и туфлях. Казалось, мое присутствие у них на кухне ни капли ее не удивило. Она села на свое место за столом, взяла с тарелки кекс и принялась намазывать его маслом. Я спросила:

– Как спалось?

– Хорошо.

– Твоя мама скоро вернется.

– Ясно, – кивнула она. – Сок есть?