Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало - Карина Тихонова

Или вот еще один фрагмент, запавший в память.

— Им же дали квартиру! — оповестил французский ведущий свою аудиторию неподражаемо-серьезным тоном, и расхохотавшиеся зрители бурно зааплодировали. Смысл словосочетания «получить квартиру» был ясен только им, перебежчикам из соцлагеря.

— Я помню этот позорный телемост, — сказала Екатерина Дмитриевна. — Значит, это был он… Сын Жана Девиллье.

— Это был он, — подтвердил муж, откладывая нож на тарелку. — Они с женой и пятилетним сыном попросили политического убежища в 1981 году, и получили его с неприличной поспешностью: через месяц.

— А почему он оказался сейчас в Лионе?..

— Катюша, вспомни развитие событий… Через десять лет Советский Союз перестал существовать. Доказывать преимущества одной системы над другой на примере французов было больше не нужно, и ценность их личного подвига свелась к нулю. Да, с ними немножко повозились, лет, эдак, пять-шесть. Дали квартиру, устроили на работу, немножко скрасили жизнь продовольственными льготами, чтобы не так страшно было на первых порах… Но, честно говоря, в отце семейства разочаровались очень быстро. Какой-то он был непрезентабельный. Говорить с напором не умел, бездарно импровизировал, провалил телемост, плохо выглядел на других интервью… И про французов просто тихо забыли. А потом и вовсе стало не до них.

— Значит, пять лет назад он вернулся на родину?

— Это называется «репатриант», милая.

— А жена?

— Жена у него была полячка. Красивая женщина, кстати. Да и сам он в молодости был весьма недурен собой. Знаешь, такой галльский тип: черные волосы, синие глаза, высокий, стройный. А жена его (ее, кстати, Анитой звали) была красавицей в славянском духе: блондинка, голубоглазая, белокожая, очень тихая, почти бессловесная. Она была из бедной польской семьи, батрачила с отцом и матерью на французских курортах… Родители чуть с ума не сошли, узнав, что дочка возвращается назад, в коммунистическую зону. Но Анита, судя по всему, оказалась послушной женой. Муж сделал ставку, рассудив, что им будет выгодно поступить так, как они поступили. Анита его поддержала. И зря.

— Кто же мог предугадать такой поворот событий? — пробормотала Екатерина Дмитриевна.

— Они, конечно, не могли. Но я сейчас не о развале Союза говорю. Умерла бедная Анечка в Москве. Всего через три года после переезда.

— Бедняжка, — сказала Екатерина Дмитриевна с формальным сочувствием. — От чего?

— От пневмонии. Зимы, видишь ли, в Москве холодные. Отличается наш климат от климата французской Ривьеры.

— Бедняжка, — повторила Екатерина Дмитриевна с чуть большей теплотой.

Они немного помолчали.

— Значит, — заговорила она после паузы, — Девиллье-старший был недоволен женитьбой сына?

— Не просто недоволен! Он перестал выплачивать тому содержание! А оно было для сыночка единственным источником дохода: ни дня нигде не работал.

— А в Союзе?

— Числился в каком-то институте истории и литературы. Но ты же понимаешь: русского языка он тогда не знал, образования нужного не имел… А самой главное — был фантастически ленив и безынициативен. Что с такого взять?

— На что же он живет теперь?

— Вот! — сказал муж, подняв указательный палец. — Это первый интересный камешек, о который я споткнулся. Живет господин Девиллье на пособие, которое ему выплачивает одна почтенная, хотя и не очень крупная адвокатская контора. Кто распорядился насчет содержания — тайна. Сам он убежден, что эти деньги ему оставил отец. Но я, зная предысторию с наследством, позволю себе усомниться. Не для того папаша делал вид, что проматывает деньги в игорных заведениях, чтобы устраивать безбедную старость непутевому сыну. Так что это вряд ли.

— Может, ему помогает сын? Я имею в виду, внук Девиллье-старшего? Он ведь тоже вернулся во Францию?

— С чего ты так решила? — небрежно спросил муж.

— По-моему, это вполне логичное развитие событий.

— Ошибаешься, милая, — отрезал муж. — Дети очень часто не хотят покидать страну, в которой выросли. Хорошая или плохая, но это для них привычная среда обитания. Самый младший Девиллье предпочел Россию Франции.

— Как интересно! — сказала Екатерина Дмитриевна, насторожившись. Тон мужа обещал сенсацию.

— Ты даже не знаешь, насколько все это интересно! Вот и я заинтересовался и попросил господина Клода Девиллье (его зовут папаша-Клод, представляешь?) показать мне семейные фотографии. Он к тому моменту уже слегка выпил, расчувствовался, притащил огромный альбом, который я просмотрел самым внимательным образом. А кое-что даже прикарманил.

И муж торжественно положил на стол небольшую фотографию. Лицом вниз.

Екатерина Дмитриевна, взглядом испросив позволения, взяла глянцевый квадратик и медленно перевернула его. Несколько минут разглядывала молодого человека, чинно сидящего перед объективом фотоаппарата. Вернула фото на стол, в смятении посмотрела на мужа.

— Узнала? — спросил он хладнокровно.

— Не может быть!

— Вот-вот… Это второй камешек, о который я споткнулся.

— Это же…

— Да. Именно он. Когда ребенок пошел в школу, ему поменяли имя и фамилию на более привычные. Родители боялись, что мальчика будут дразнить русские одноклассники. И еще, что он будет слишком привлекать к себе внимание. Хотя в Союзе они прожили тогда только год, но уже сумели понять, что этого делать не рекомендуется.

Сергей подвинул к себе фотографию и с улыбкой полюбовался на нее.

— Вот так Анри Девиллье стал Андреем Вильским.

— Не может быть! — повторила Екатерина Дмитриевна.

— В этой жизни, Катя, все может быть.

— А Евдокия? Она знает?

— Катя, ты прямо в корень зришь, — сказал муж, одобрительно. — Меня сейчас этот вопрос больше всего интересует. Знает старуха, за кого она замуж собралась (не к столу будет сказано) или не знает?

— А что про нее говорит этот, как его…

— Папаша-Клод? Ну, милая, то, что он про нее говорит, не для твоих интеллигентных ушей. Но в транскрипции его речь выглядит примерно так: второй такой двуличной и лживой шлюхи, как его мачеха, не было даже в анналах далекой от пуританства Римской империи.

— Это чистые эмоции? — заинтересовалась Екатерина Дмитриевна? — Или имеются какие-то факты?

— Доказательства, милая, доказательства… И эти доказательства мне стоили закрытия счета.

— Пятьдесят тысяч евро! — с болью повторила жена.

— Вот именно. Дешевле письмо не продавалось.

— Какое письмо? — насторожилась Екатерина Дмитриевна и придвинулась к столу. Что и говорить, новости, нарытые мужем, были атомной бомбой, и она жадно ловила каждое его слово.