Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало - Карина Тихонова

И снова улыбнулась. Просто мурашки по коже, до чего ясная, добрая улыбка.

— Хорошо, — покладисто согласилась медсестра. — Вы мне позвоните, когда поесть захотите.

И вышла из палаты. Пора разносить лекарства всем остальным.

— Приятная женщина, — одобрила Евдокия Михайловна, проводив ее взглядом.

— Она очень хороший человек, — подтвердила Альбина Яковлевна. — Только очень одинокий.

— Не замужем?

— Нет. Прожила всю жизнь рядом с больной матерью в однокомнатной квартире… Какие тут женихи? Мать год назад умерла.

— Радуется, наверное, что такая гора с плеч упала? — горько спросила посетительница.

Альбина посмотрела на нее все понимающими спокойными глазами.

— Наоборот, Евдокия. Она никак места себе найти не может. Понимаешь, раньше ее жизнь была расписана, как график занятий в школе. Она точно знала, что в девять нужно кормить маму завтраком. Потом нужно сделать с ней упражнения… У матери был о инсульт, плохо слушалась правая рука. Потом шла на работу. Потом возвращалась домой и выводила мать на прогулку. Сон, упражнения, прогулка, визит к врачу, ужин… В общем, все было настолько заполнено правильными хлопотами, что времени на размышления не оставалось. А сейчас — дома тишина и пустота. Занять себя ей почти нечем, вот и остается в клинике по два дежурства подряд. Да еще и подменяет всех, кто попросит. Но за нее волноваться не надо: она справится. Она вообще очень хороший и сильный человек.

— Это она тебе про себя рассказала? — спросила Евдокия Михайловна после маленькой паузы.

— Да нет. Она мне ничего не рассказывала.

— Аля, откуда же ты знаешь?

— Откуда я вообще все знаю? — вопросом на вопрос ответила та. — Просто знаю, и все. Да ты не пугайся, Дуня, я иногда знаю, но не понимаю, о чем речь идет. Вот, скажем, знаю, что ты постоянно думаешь о каком-то внуке. Но понятия не имею, чей это внук почему он тебя так беспокоит. Наверное, если бы я захотела, то могла бы узнать. Но я не хочу.

Евдокия Михайловна откашлялась.

— А почему ты врачам не расскажешь об этой своей способности? — спросила она официальным тоном.

— Да ну, зачем? Представь, во что превратится моя жизнь: отбоя не будет от посетителей, желающих все про себя узнать. А я не гадалка, Дуня. Говорю же тебе: иногда сама не понимаю, о чем речь. Например: есть тут одна медсестра. Она постоянно боится какого-то срыва. Понятия не имею, что за срыв. И не знаю, у кого он может произойти: у ее мужа, отца, брата, сына или у нее самой… Но недавно она принесла мне лекарства, и я вдруг поняла, что боится она не зря: срыв будет… Понимаешь? Как ей такое сказать? Она ведь заранее с ума сойдет. Поэтому иногда лучше не знать. Если все равно не в силах ничего изменить.

— Да, — ровно сказала Евдокия Михайловна, глядя перед собой остановившимся пустым взглядом. — Есть люди, которым суждено умереть, и замки, которым суждено быть разрушенными.

— Но некоторым дается шанс изменить свою судьбу.

— Некоторым дается… А почему только некоторым?

— Не знаю, Дуня. Не понимаю. Стаське — дали, а тебе — нет.

— Что-о? — прошептала Евдокия Михайловна. — Что ты сказала?

— Да все ты понимаешь, — ответила Альбина Яковлевна. — И еще лучше, чем я. Не пугайся, Дуня. Я теперь совсем по-другому к тебе отношусь. Несчастная ты женщина. Знаешь, я теперь все вижу будто со стороны. И мне всех так жалко! И себя вижу… Боже мой, Дуня, как же глупо я жила, как глупо! Всю жизнь перед кем-то пресмыкалась. Спроси зачем? Затем, чтоб Женя получил хорошую работу, например. Ты знаешь, когда мы жили в Гаване, я нарочно изображала дурочку перед женами его начальства. Они любили меня немножко ногами попинать. Любили посмеяться надо мной, думали, я ничего не понимаю. А я все-все понимала. И терпела. Зато Женя резко в гору пошел, и квартиру нам хорошую дали.

Она умолкла, покачала головой, глядя перед собой задумчивыми грустными глазами.

— Для чего все это было? Не знаю… Все равно отдадим. Все, ради чего я так долго служила игрушкой.

— Не отдадите, — начала Евдокия Михайловна, но собеседница быстро оборвала ее.

— Не нужно, Дуня. Ничего не нужно. Я ведь беспокоюсь только об одном: чтобы Стаська глупостей не наделала. А с долгами мы разберемся.

— Как?

— Да очень просто! Продадим нашу четырехкомнатную квартиру и купим маленькую, однокомнатную… А если не хватит — договоримся об отсрочке. Работать пойду, зря я бросила школу. Будем отдавать по частям, справимся… Это все ерунда, Дуня, это все такая ерунда, что ты даже не представляешь… Меня совсем другое беспокоит.

— Что тебя беспокоит, Аля?

— Что-то должно случиться, — без обиняков ответила та. — Что-то непоправимое. Не со Стаськой, я знаю. Но с кем-то из нас.

— Со мной?

Альбина Яковлевна посмотрела на свою гостью долгим пристальным взглядом.

— Может быть, — ответила она неуверенно. — Но я не знаю наверняка.

И попросила:

— Будь осторожна, ладно?

— Постараюсь.

Еще несколько минут в палате стояла тишина. Женщины молчали, думали каждая о своем.

— Аля, а что он тебе сказал? — вдруг спросила Евдокия Михайловна горячим дрожащим шепотом.

Альбина Яковлевна приложила руку ко лбу, вся ушла внутрь себя, в воспоминание, о котором невозможно говорить спокойно.

— Он сказал: бедная ты моя…

Альбина Михайловна запнулась, проглотила комок, немедленно возникший в горле. Справилась с собой и продолжала:

— Знаешь, Дуня, у меня будто нарыв какой-то в груди лопнул. И я все-все выплакала, всю гадость из себя вымыла…

Она замолчала, медленно вытерла глаза рукавом пижамы.

— Бедная ты моя, — повторила Евдокия Михайловна очень тихо. По ее лицу пролегли две мокрые дорожки.

— Ты не бойся, Дуня. Он все понимает, объяснять ничего не нужно… Он и тебя успокоит.

— Я ведь озлобленная, Аля, — сказала собеседница, резко поднимая голову. — Я тоже почти всю жизнь у кого-то игрушкой была. И добро бы у хороших людей! Хотя хороший человек себе такую игрушку не заведет.

— Ты? — удивилась Альбина Яковлевна. — Ты, игрушка? А мне всегда казалось, что это все остальные для тебя игрушки. Все эти мальчики, которых ты меняла, как перчатки…

— А вот это верно, — мрачно подтвердила посетительница. — Они для меня были игрушками. Понимаешь, мне захотелось хоть раз в жизни собственных шутов завести, чтобы отыграться, что ли… Ты не думай, я их не обижала, нет… Денег им давала, помогала, чем могла…

Она вздохнула, вытерла глаза и сказала, ни к кому не обращаясь.