Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду - Леонид Фиалковский

Единственная железная печка раскалилась, но нагреть прихожую была не в состоянии.

Майя утешала раненых стереотипной фразой, но каждый воспринимал ее только для себя: «Потерпи, родненький, потерпи, скоро закончу…»

«Что тяжелее могла судьба взвалить на плечи столь хрупких созданий, как эти испытания», — думал я, глядя на нее. Пройдет ли такое бесследно? Трудно видеть слезы наших женщин-медиков, не умеющих их сдерживать.

Так прошел день. К концу его я уже с трудом стоял на ногах. А как же женщины?

Временами мы присаживались на скамейку у стены. Очень хотелось лечь, вытянуть ноги или приподнять их. Но некогда, и неудобно было перед женщинами. Возможно, они сильнее нас физически или духом. Вернее последнее. Я предлагал в перерыве Майе лечь на носилки, отдохнуть немного. Она отказывалась. Раненые поступали до поздней ночи.

Привезли термосы с кашей из кухни роты управления. Кормили раненых. На ходу с котелка поел немного каши. Доктор Майя отказалась.

Уже с наступлением темноты доктор Гасан-Заде разругался с водителями транспортных машин, привезших раненых. Они отказались везти их дальше на север в медсанбат или госпиталь — куда удастся сдать сопровождающему. Доказывали, что должны вернуться как можно быстрее в часть.

— Шакалы вы, совести у вас нет, — кричал он, — люди умирают, нуждаются в срочной специализированной медицинской помощи, которую нельзя здесь оказать, а вы их убиваете. Убийцы!

Все же уломал водителей. До погрузки еще успели накормить и напоить раненых. Уехал с ними санинструктор Иванов.

Когда отправили последние две машины, мы все рухнули, кто где мог. Большакова на носилки в операционной, доктор Майя и Шура на носилки в перевязочной, я лег в коридоре на носилки и накрылся шинелью, но сон не шел — пробирало холодом все тело.

Рядом у печки присел доктор Гасан-Заде. Ложиться не стал, хотя рядом были свободные носилки. Сон все не брал, и я встал, присел к печке. Разговорились с ним.

— Если и переживем эту резню, скажи, как потом жить будем? Кровь и страдания не уйдут из памяти. Они всю жизнь будут перед глазами. Из-за этого спать не ложусь, нет сна — одни кошмары вижу.

— Надо раньше остаться в живых, доктор, выбраться из этого пекла, а тогда уже думать, как жить дальше.

— Может и вылезем, выживем, но какими? — задумался доктор. И я впервые задумался, какими мы будем после всего этого?

Суббота, 26 декабря 1942 г. Продолжение.

Ночью нас опять подняли. Пришла грузовая машина с ранеными из мотострелкового пулеметного батальона. Расположили в коридоре. Осмотрели их, кое-кому подправили повязки, шины. Почти все хорошо держались. Видна была добротная работа доктора Панченко и военфельдшера Модзелевского. Машина ушла дальше по заданию. В медсанвзводе машин не было, решили раненых оставить до утра. Утром заехал начальник политотдела батальонный комиссар Максимов и подполковник Иванов — зампотехбригады. Кратко сообщили об обстановке.

Разгромлена румынская армия. Остатки ее отступают. В бой вступили немецкие части с новыми танками «Тигр», но их опрокинули, и наши преследуют отступающего врага. Поинтересовался Максимов, сколько раненых прошло через медсанвзвод. Сказал, что в батальонах осталось мало личного состава, потеряли почти все танки. Вновь прибывший в бригаду новый танковый полк тоже здорово потрепан. Возможно, выйдем из боев на формирование. Подполковник Иванов переговорил с доктором Гасан-Заде, затем сказал мне, что поеду с ним. Комиссар Максимов уединился с Шурой, о чем-то горячо шептались. Майя, указывая на них, проговорила, что Шурочка делает успехи — заинтересовала Максимова и даже больше.

— Мне уже ничто не угрожает, если не смерть от пули или осколка.

— В машину, доктор, — позвал меня Иванов.

Все вышли нас провожать. Это потому, что уезжал Максимов. Все-таки начальник политотдела бригады. Попрощались со всеми. Доктор Гасан-Заде и особенно тепло Майя поблагодарили меня за помощь. Можно было со стороны подумать, будто я много чем им помог, но я понял, что так было удобно Майе попрощаться со мной. Она даже при всех меня поцеловала, что вызвало оживление, последовали реплики, шутки. Мне стало даже неудобно.

Я залез в кузов машины подполковника Иванова. Шли по хорошо наезженной дороге, вдоль которой валялось много подбитой нашей и вражеской техники. Скоро стал мерзнуть в кузове. Ноги были в валенках, завернуты в брезент, свернулся калачиком, а мороз пробирался сквозь одежду до костей.

Остановились в поселке Жутов-2, где находился штаб нашей 254-й танковой бригады. Батальонный комиссар Максимов остался, а подполковник Иванов через непродолжительное время поехал со мной дальше и привез в район сосредоточения наших ремонтных летучек и машин. Меня очень тепло встретили. Пригласили в одну из летучек, где стал заниматься своим обычным делом — делал перевязки и оказывал людям другую медицинскую помощь. Подполковник Иванов всем сказал, что днями бригада выйдет из боев и будет направлена на переформирование.

Суббота, 26 декабря 1942 г. Военный трибунал.

В этот день мне пришлось пережить тяжелую ситуацию. Во второй половине дня за мной заехал уполномоченный особого отдела старший лейтенант Китайчик. Он «обслуживал» и нашу роту. Сказал, что поедем в первый танковый батальон. Там идет суд военного трибунала над нашими тремя танкистами, а конкретно, зачем я там нужен, не сказал. Приехали в заснеженную широкую балку, где были собраны и стояли отдельными группами красноармейцы и командиры первого танкового батальона. Через какое-то время последовала команда, и построили подразделения в один ряд по четыре человека. Я стал в группу командиров на правом фланге рядом с Китайчиком.

Из будки трибуналовской машины с зарешеченными окнами вывели трех подсудимых в гимнастерках без ремней и петлиц, без шапок. Руки у каждого связаны сзади. Двое конвойных с автоматами перед собой, один спереди, другой сзади провели их по балке и поставили метров за пятьдесят лицом перед строем. Конвойные стали по бокам несколько сзади. Двое из подсудимых еще очень молодые — мальчишки лет восемнадцати, третий старше.

Один из представителей военного трибунала со шпалой в петлицах раскрыл папку и прочитал перед строем приговор. Суть его состояла в том, что накануне, когда батальон пошел в атаку на позиции врага, их экипаж из исходного рубежа не вышел из-за неисправности танка. Техническая комиссия бригады и представители особого отдела пришли к выводу, что танк был умышленно выведен из строя членами экипажа. Их предали суду военного трибунала. Там они признались в этом. Сделано это было механиком-водителем, более старшим по возрасту, и его поддержали командир машины и стрелок-наводчик. За измену Родине военный трибунал приговорил их к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор стали приводить в исполнение.

По команде перед строем вышла группа автоматчиков и повернулась к осужденным, стала между нами и ими. После команды представителя военного трибунала автоматы приподняли перед собой для стрельбы. В это время один из осужденных молодых танкистов опустился на колени и с воплем: «Братцы, не убивайте! Простите, дайте искупить вину кровью, в бою кровью, простите, не убивайте, братцы!» — пополз к строю, падая в снег лицом, торопливо приподнимаясь и снова падая, теряя равновесие, так как руки у него были связаны за спиной и все просил, надрывно плача, не убивать его. Эта отчаянная мольба, крик человека, моего одногодка, понявшего, что он должен тут же, сейчас от своих умереть, разрывали душу. И не только мою. Один из представителей военного трибунала подбежал к нему, позвал одного из автоматчиков, стоявшего позади осужденных, и вдвоем, взяв его под мышки, поволокли по снегу назад к двум стоявшим. Пытались поставить его на ноги, но он все опускался в снег, садился на колени, ягодицы, а те все старались его приподнять, но ноги его не держали. При этом он все продолжал причитать: «Не убивайте!» И истерически навзрыд плакал. Трибуналец оставил его лежащим на снегу, подбежал к командиру, командовавшему автоматчиками, и что-то ему сказал, при этом махнул двум конвойным, стоявшим по бокам осужденных, и они примкнули к строю группы автоматчиков. Торопливо прозвучала команда: «По изменникам Родины огонь!» Прозвучал беспорядочный треск автоматных очередей и оборвался. Наступила гнетущая тишина. Стоявшие двое как подрубленные рухнули в снег. У сидевшего склонилась голова, какое-то время еще продолжал сидеть на коленях, затем медленно упал.