Русскоговорящий - Денис Гуцко

…Она швырнула ему под ноги лоток с колбами и сказала, чтобы он никогда не смел заговаривать с ней об этом. На геофаке с ней заговаривали и не о таком, но Марина никогда не била колбы. Кристоф стоял, выставил ладони над головой: «Surrender, сдаюсь», — и улыбался. Его улыбка, ослепительная как прожектор, имела над ней власть. Её всегда притягивали такие улыбки — и зубы, достойные небожителей. Раньше она восхищалась ими в кино. Она поняла: с такими зубами человек выглядит надёжным и честным: видишь, я открыт, во мне нет ничего, чего бы я стеснялся, даже во рту. Как бы она ни злилась на Кристофа, его улыбка действовала безотказно.

На звук разлетевшегося стекла вошёл Си-Си, бессменный ректор факультета. Посмотрел на профессора Урсуса, на осколки, шевельнул стриженными бровями.

— Извинитье, я всо уберу.

— Да убрать-то есть, кому, — ректор посмотрел на Марину. — Дак колб не напасёшься.

Марина оставалась неподвижна. Ректор постоял некоторое время, глядя с интересом, как куратор проекта заметает стекло на совок, пока лаборантка смотрит в микроскоп, и ушёл задумчивый.

Марина повторяла про себя молярные массы и валентности и прижимала глаз к окуляру, погружаясь в прямоугольничек солнца, утыканный разноцветными чешуйками, иголками, кубиками кристаллов. Кристоф читал за своим столом и время от времени — она видела его смешные отражения в зеркалах других микроскопов — улыбался. В нездоровой тишине самые мелкие звуки распухали и заполняли комнату: шелест страниц, стук предметного стекла о металл, долгие шаги по длинному, длинному коридору их подвального этажа.

Работа помогала ей забыться. Вообще Марина заметила, что вся работа, происходившая вокруг неё, нужна была тем, кто её делал, главным образом для того, чтобы чем-то себя занять. Платили на факультете от случая к случаю, но народ приходил каждое утро. Каждое утро начинались занятия, в лабораториях что-то взвешивалось, измерялось, растворялось и растиралось в порошки. И всё катилось само собой. И все чего-то ждали. И были полны планов. Клинических наполеоновских планов. На фоне Кристофа, никогда не рассказывавшего с горящими глазами, что он придумал сделать, чтобы разбогатеть, всегда делавшим все свои дела ловко и в срок, коллеги по кафедре выглядели особенно нелепо. Живые картинки, иллюстрирующие закон инерции, нагнетали на неё чёрную апатию. От этих людей, говорящих какие-то бессмысленные ненужные фразы, занятых безнадёжно ненужными другим людям делами, пахло склепом. Она боялась этих провисших свитеров и стоптанных каблуков. Было страшно катиться только потому, что тебя когда-то толкнули. Среди ночи, едва задремав, она вскакивала, будто на голову ей падал камень. Не было просвета.

Марина посмотрела на коробки с образцами, на ободранные шкафы, на кость археоптерикса. Закрыла и открыла глаза. Остались на своих местах коробки, шкафы, кость археоптерикса. Он уедет через месяц, она останется среди всего этого. Откроет и закроет глаза — её жизнь пройдёт. А здесь всё опять останется как прежде: коробки с образцами, ободранные шкафы, кость археоптерикса. С костью уже ничего не случится. Всё самое приятное и страшное с ней произошло миллионы лет назад.

В самом начале было иначе. В самом начале она чувствовала себя фаворитом, выходящим на дорожку в окружении аутсайдеров. И очень переживала по этому поводу. Но когда дали старт, она вдруг увидела, что на финише уже кто-то маячит, кто-то ходит вдоль трибун, задрав руки в победном жесте, какие-то люди уверенно всходят на пьедесталы. И когда она, лёгкая и упругая, пересекала финиш, на трибунах ветер катал брошенные газеты и равнодушный дворник мёл дорожки.

— Позвольте вам заметить, Мария Сергеевна, что вы поступили нецивилайзовно, — сказал он, закрывая справочник. — Нет… Нецивилизованно, так?

— Чего же вы хотите, Кристофер Майклович, если это слово по-русски даже произнести проблематично. Даже Вам, Кристофер Майклович.

— Приглашение пойти в ресторан воспринимается как ньепрыличност! Вьед тут даже от мужа нет, что скривац.

— Сорок восьмое по счёту предложение, когда на предыдущие сорок семь был дан отрицательный ответ, воспринимается как неприличность, Кристофер Майклович, даже если это предложение присесть на диван.

Но веселья никакого не было. Была ярость.

Она таки закончила школу с этой проклятой золотой медалью, которая так нужна была всем. Она отучилась на геофаке на повышенную стипендию. В роддоме, в окружении кряхтящих и вздыхающих рожениц, Марина отворачивалась к стене и погружалась в мечты. Она не хотела сбиваться с настроя, слушая нытьё и жалобы. Мечты выстраивались в триумфальные арки. Очки в золотой оправе и строгий деловой костюм. «Мария Сергеевна, водителя отпускать?». Молодая мама под руку с взрослым красивым сыном. Всё вокруг предвещало победу. Ростки победы крошили асфальт и сверкали на солнце… Из всех слов, которыми пыталась объясниться с нею новая жизнь, Марина выбрала старенькое, простое и внятное, но заигравшее по-новому, как отмытое от грязи кольцо: «успех». Успешный учёный. Успешный политик. Успешный бизнесмен. Успешная компания. Успешный мужчина. Успешная семья. Реже, но с бо?льшим шиком: успешная женщина. Было, конечно, неясно, как должен выглядеть её успех. Но она была готова к Великой Битве.

— Мария Сергеевна, обещаю вам больше никогда не приглашать вас в ресторан, — говорил он через час тяжкого молчания. — Позвольте в знак примирения сходить за тортом?

— Прямо-таки патологическое влечение меня накормить, Кристофер Майклович.

Мог ли он догадаться, этот молодой норвежский профессор, что согласись она на ресторан, ей просто не в чем было бы пойти? Кристоф, конечно, лукавил, когда говорил, что тут нечего скрывать от мужа. В нём было много лукавства. В этом обезжиренном теле жил характер аббата Тука. А она представляла северных европейцев простоватыми. Почему-то простоватыми и молчаливыми.

Кристоф ходил за тортами в магазин напротив. Чайник вскипал всё в той же тугой тишине. Она вытягивала ящик стола, и в нём совершенно по-кухонному звякали вилки и ложки, перекатывались стаканы.

— Знаешь, я ведь болше не поеду суда, в Россию и…

— Почему?

— Опасно. Опасныя страна. Вот встретил тебья и… тепьерь кто меня спасёт? Ну, не перебывай. Да. Вся жизнь буду помнить этот яшщик.

— Вот как? Ящик с посудой?

— Это совьершенно характерныя черта… нет, деталь. Понимаешь… надо сказать… вот колбы, да? эти майкроскопи, сделанные в тридцат втором году, да? всё это вот вокруг: справочники, породы, так? кость аркеоптерикса, так?… И потом открываешь ящик, и он звенит как на кухне! Это так должно здэсь быть, хотя это эбсолутно невозможно. У меня на кухне не стоит майкроскоп, нет. В России так должно быть. Неожиданно. Вот, да… неожиданно.

…На следующий день после того, в который она стала блондинкой, с неизменным мешком картошки и новыми советами приезжала мама. Всегда приезжает без предупреждений: проверяет. Вошла в сопровождении таксиста, который за отдельную плату поднял картошку на этаж: Митю она принципиально не утруждает: «А зачем? Что мне, денюшки жалко? Мы с отцом и не тратим почти, всё своё, с огорода». Мать посмотрела прохладными глазами на её короткие белые волосы.