На стороне ребенка - Франсуаза Дольто

В первую очередь, важна готовность взрослого войти в вербальный и эмоциональный контакт с ребенком. Хорошая кормилица, вопреки распространенному убеждению, распознаётся не столько по лактации, сколько по способности к общению. Очень важен голос кормилицы или воспитателя. Люди разделяются в смысле голоса на левшей и правшей, смотря по тому, у кого какое ухо главное. Можно быть правшой в отношении глаз, но левшой в отношении ушей, оставаясь при этом правшой в отношении рук. Это очень важно для почерка: левши, которые одновременно являются правшами в отношении глаз, оказываются отщепенцами в школе. Причем с самого начала. Потому что маленькие дети могут делать что-либо только очень близко от своего лица. Как будто их лицо и то, что они делают, – это половинки единого целого… «Леворукий», но «правоглазый» ребенок, если у него хорошее зрение, может видеть на три километра вперед, но он ничего не может сделать руками, не приблизив к ним лицо. Письмо – пытка для такого ребенка, потому что у него сильно напряжены мускулы шеи. Зато если он левша и в отношении рук и в отношении глаз – все прекрасно, потому что «рабочая» рука и «рабочий» глаз совпадают. Менее тяжело «левоглазому», но «праворукому»: он все-таки может наклонять голову. Хотя ему тоже очень неудобно.

К десяти годам это уже не играет никакой роли, потому что ребенку уже не нужно приближать лицо к тому, что он делает.

Певец, у которого ведущее ухо левое, – левша в отношении голоса (потому что его голос соответствует уху); в наше время это компенсируется звукозаписывающими устройствами, но публичное выступление такого «левоголосого» певца исключено, даже при самом прекрасном тембре голоса. Они могут петь только в хоре; их не ценят как солистов, хотя при научном исследовании их голосов выясняется, что у них превосходный голосовой аппарат.

Если дети попадают к «левоголосой» кормилице, им так неприятно слышать ее голос, что иногда они вообще перестают что-либо слушать. Однако выбор кормилицы нельзя основывать исключительно на выборе функциональной асимметрии. Существуют и другие факторы, которые имеют значение и могут компенсировать несовпадение в латерализации.

Но стоит задуматься об этих факторах, как замечаешь, что множество деталей от нас ускользают; может быть, исследователям и удается иногда их очертить, но едва ли удается разобраться с ними и установить какие-то нормы. Креативность человека – результат подавления желаний, если это подавление происходит в эмоционально благоприятной атмосфере, позволяющей ему сублимировать желания по примеру окружающих его людей. Государство, которое решилось бы разлучать детей с матерями вследствие несовпадающей ориентации голоса, достойно было бы называться «дивным новым миром»[147], то есть вступило бы в противоречие с элементарной гуманностью. Ребенок будет основывать свое своеобразие, свое отличие от всех остальных детей именно на том, чего ему не хватало рядом с матерью. Я думаю, что чем больше отличий между людьми, тем более креативно подавляемое желание.

Не следует поддаваться искушению создавать идеальные условия ребенку на основе опыта и данных, добытых наукой, но все же можно придерживаться определенной линии поведения (особенно вербального), позволяющей выразить эти различия, эту нехватку, оправдать, очеловечить страдание из-за этой нехватки, страдание из-за невозможности увидеть свое желание удовлетворенным. Желание не обязательно должно быть удовлетворено, но непременно – мотивировано. Не удовлетворяя, обосновывать (ведь как, например, бывает с родителями, идущими на поводу у ребенка: они, считая себя обязанными давать ребенку все, что он просит[148], требует, вымогает, потакают любому его капризу и в результате они спохватываются, что пришли к безвыходной ситуации: ребенок никогда не бывает доволен). Если всякая просьба ребенка тут же удовлетворяется взрослым, будучи принята за насущную потребность, ребенок, не встречая отказа, сочтет, что обоснования не обязательны, поскольку у родителей их нет; все будет иначе, если предложить ему высказать свою просьбу, или отсрочить исполнение желания, или, возможно, признать его просьбу невыполнимой. Не существует других решений, кроме как поговорить с ребенком о его желании, облеченном в форму высказанной просьбы, и признать за ним право на это желание, выразить ему свое уважение к просьбе, подробно и внимательно поговорить с ним о желаемом предмете, но отказать в телесном, физическом, потребительском удовлетворении его желания. О любом желании можно говорить, можно представлять себе какую-то вещь и т. д. Это введение в культуру. Любая культура – это продукт перемещения объекта желания или перемещения самого желания на другой объект, перемещения, позволяющего поддерживать коммуникацию между субъектами языка.

Если желание всегда удовлетворяется, это означает смерть желания. Когда мы говорим ребенку «нет», это повод для вербализации отказа в предмете желания, при условии, что мы уважаем право ребенка устроить сцену. «Ты прав, я не делаю того, что ты хочешь… Но я считаю, что вправе этого не делать». Создается напряжение, но из этого напряжения вытекают честные отношения между ребенком, выражающим свое желание, и взрослым, выражающим свое, – если, конечно, жизненные потребности ребенка при этом удовлетворяются. Два субъекта выражают каждый свое желание.

Иллюстрация: приятное развлечение под названием «витринный ротозей». Ваш сын видит в витрине игрушечного магазина машинку. Он желает ее потрогать. Вместо того чтобы входить в магазин, предложите ему подробно рассказать, чем хороша эта игрушка. Полчаса проходят в очень оживленном общении со взрослым. И он говорит: «Мне очень хочется ее купить». – «Да, ты прав, неплохо было бы ее купить, но я не могу. Мы придем сюда завтра, будем видеть ее каждый день, будем говорить о ней каждый день». Тут двойная выгода: сам факт того, что о желании говорится, оправдывает это желание, но в то же время родителю не приходится исполнять все желания. Ребенок останавливает свой выбор на объекте и выражает желание немедленно получить его в свою собственность. Единственный конструктивный ответ состоит в том, чтобы вербализировать желание и на словах обсудить с ребенком все привлекательные черты, которые имеет для него этот объект.

Говорить: «Но в мое время у детей этого не было» – это значит отождествлять ребенка с его родителем-ребенком; это значит отрывать ребенка от его времени, от его пространства и от его желания. Или еще: «Даже и не думай, это не для нас».

Нет, единственное решение – сказать: «Ты прав, это очень хорошая игрушка; тебе ее хочется, но я не могу ее купить. Если я тебе ее куплю, сегодня у нас не будет мяса на обед, потому что у меня с собой столько-то денег, и если я их потрачу на игрушку, мне не хватит на другое». Разумеется, ребенок может возразить: «А мне все равно, я могу обойтись одним хлебом». – «Да, но мне не все равно». Ребенок сталкивается с тем, что другой человек тоже испытывает желание и настаивает на своем, и делает это не назло, не для того, чтобы помучить ребенка; он объясняет своему маленькому собеседнику, что осуществляет тем самым свою ответственность взрослого и что его противодействие есть не что иное, как господство над собственным желанием. У взрослого существует иерархия желаний, которую он принимает как должное. И конфликт между его желанием и желанием ребенка следует тоже принять как должное.