Человек находит друга - Конрад Захариас Лоренц

меня и сбросила на пол. Такое приспосабливание к насущным нуждам момента совершено не свойственно «словарю» птичьего языка. Птица никогда не выбросит вас из кровати.

Попугаи и крупные врановые наделены «речью» совершенно иного рода. Они способны имитировать слова человеческого языка. У этих птиц иногда возможны ассоциации между теми или иными звуками и определенным индивидуальным опытом. Такая имитация — это не более как «пересмешничество», свойственное многим певчим птицам. Пеночка-пересмешка, красноголовый сорокопут[49] и многие другие воробьиные — большие мастера этого искусства. Пересмешничество представляет собой имитацию звуков, которые не являются врожденными; птица обучается им в течение своей жизни и произносит их только во время пения. Звуки эти ровным счетом ничего не значат и совершенно не связаны с врожденным «словарем» вида. Но то же самое можно сказать о скворце, сороке и галке, которые не только передразнивают других птиц, но и способны имитировать отдельные слова человеческой речи. Однако «разговор» попугаев и крупных врановых — это явление несколько иного рода. Звуковая имитация у них не преследует определенной цели, она носит характер своеобразной игры — эти черты весьма присущи пересмешничеству у мелких птиц и в какой-то степени сродни играм психически более развитых животных. Но, с другой стороны, врановые и попугаи обычно произносят человеческие слова отдельно от песни, и несомненно, что эти звуки в некоторых случаях выражают определенные смысловые ассоциации.

Многие серые попугаи, равно как и представители некоторых других видов, произносят «доброе утро» только однажды в течение дня и как раз в подходящее время. У моего друга профессора Отто Келера жил старый серый попугай по кличке Гриф. Птица выщипывала у себя перья-постоянно предаваясь этому пороку, она стала почти совсем голой. Гриф не был красавцем, но он с лихвой искупал этот свой недостаток исключительным талантом имитатора. Попугай говорил «доброе утро» и «добрый вечер» абсолютно кстати. Когда гость поднимался, чтобы откланяться, птица доброжелательным низким голосом изрекала: «Ну, до свидания». Эго говорилось лишь в том случае, если посетитель действительно должен был уйти. Подобно «думающей» собаке, попугай замечал тончайшие непроизвольные жесты. Человек обычно не способен улавливать эти сигналы, и нам ни разу не удалось заставить птицу высказаться, если мы только имитировали прощание. Но когда гость действительно уходил — независимо от того, насколько незаметно он пытался исчезнуть, попугай всегда поспешно произносил свое «ну, до свидания».

Другой серый попугай, ставший знаменитым благодаря своей исключительной памяти, жил у известного берлинского орнитолога фон Лукануса. Ученый держал дома много птиц и среди них ручного удода по имени Хопфхен. Говорящий попугай вскоре заучил это слово. К сожалению, в противоположность попугаям удоды недолго живут в неволе. Через некоторое время Хопфхена постигла судьба всех смертных, а попугай, казалось, совершенно забыл его имя, по крайней мере, никогда не произносил его. Спустя девять лет Луканус приобрел другого удода, и как только попугай увидел эту птицу, он в первый же момент назвал имя своего старого знакомого, а затем повторил его: «Хопфхен… Хопфхен»…

Это общее правило — насколько медленно птицы-имитаторы обучаются чему-нибудь новому, настолько же цепко их память удерживает вещи, которые они однажды усвоили. Каждый, кто пытался вдолбить новое слово в сознание скворца или попугая, знает, как много терпения необходимо вложить в это предприятие и сколь неутомимо вы долины вновь и вновь повторять урок. И тем не менее в исключительных случаях птица может научиться воспроизводить слово, которое Она слышала редко или даже всего один раз. Это может случиться, по-видимому, только если ваш питомец находится в состоянии крайнего возбуждения. Мне самому известно всего два подобных примера. Мой брат в течение нескольких лет содержал удивительно ручного и веселого синеголового амазонского попугая по кличке Папаголло, обладавшего исключительным талантом к имитации человеческой речи. Когда хозяин со своим любимцем жил у нас в Альтенберге, попугай летал на свободе вокруг дома наравне с другими моими птицами. Говорящий попугай, перелетающий с дерева на дерево и при этом выкрикивающий человеческие слова, производит несравненно более комическое впечатление, нежели столь же способная птица, сидящая в комнатной клетке. Когда Папаголло летал по нашему участку с громким криком: «Где Док?» — при этом он порой действительно разыскивал своего хозяина — зрелище было поистине неотразимое.

Еще более забавными и столь же замечательными с научной точки зрения были другие поступки этой птицы. Папаголло не боялся ничего и никого, за исключением трубочиста. Птицы вообще склонны опасаться всего, что находится выше их; это связано с врожденным страхом перед пернатыми хищниками, пикирующими на свою жертву сверху. Поэтому каждый предмет, появляющийся на фоне неба, для них в известной степени олицетворяет собой «хищную птицу». Когда черный человек, зловещий уже одним своим темным одеянием, появился на каминной трубе, вырисовываясь во весь рост на фоне голубого неба, Папаголло впал в панику и с громкими воплями улетел так далеко, что мы стали опасаться, найдет ли он обратную дорогу. Месяц спустя, когда трубочист снова появился у нас, попугай сидел на флюгере и ссорился с галками за право на это место. Внезапно он на моих глазах совершенно преобразился — прижав оперение, стал длинным и тонким и с тревогой начал вглядываться в деревенскую улицу. Затем он взлетел и помчался прочь, вновь и вновь издавая хриплый пронзительный крик «Трубочист идет, трубочист идет…» В следующее мгновение открылась калитка и черный человек вошел во двор. К сожалению, мне не удалось установить, часто ли Папаголло видел трубочиста прежде и сколько раз он слышал возбужденный крик нашей кухарки, возвещавшей о появлении ремесленника (несомненно, птице воспроизводила голос и интонации этой женщины). Можно лишь определенно сказать, что попугай мог слышать эти возгласы самое большее три раза — всего лишь три реплики с интервалами в несколько месяцев!

Другой известный мне случай произошел с вороной, которая научилась произносить человеческие слова после топ», как слышала их только однажды или же всего несколько раз. И опять в птичьей памяти отпечаталась целая фраза. Ворону звали Гавел, и она могла соперничать в искусстве разговора с самыми одаренными попугаями. Птицу вырастил железнодорожник из соседней деревни. Гавел летал на полной свободе и со временем превратился в здоровую, пропорционально сложенную птицу, весь вид которой мог служить прекрасной рекламой воспитательных способностей се приемного отца. Вопреки распространенному мнению, ворону совсем не легко вырастить дома, и при том неправильном уходе, который эти птицы обыкновенно получают, они становятся малорослыми полуинвалидами — именно такими их наиболее часто приходится видеть в неволе.

Как-то раз деревенские мальчишки принесли мне вымазанную в