Соль земли - Георгий Марков

Самострелы приходилось не раз ставить и самому Лисицыну, но делалось это в случаях крайней необходимости. Так, однажды за Мареевкой медведи повадились ходить ночью в колхозные овсы. Мало того что звери ели овёс, – наевшись, они ложились и принимались кататься. Более двух гектаров овса потравили медведи. И тогда-то правление колхоза поручило Лисицыну обезопасить посевы. Михаил Семёнович на тропах, по которым ходили звери, выставил четыре самострела. Ружья при помощи сошек и гнёзд, вырубленных в стволах деревьев, были закреплены приблизительно по росту медведя, к взведённым куркам Лисицын привязал шнурок: стоило тронуть шнурок – курки спускались, и зверь попадал под кинжальный огонь самострелов.

Самострелы Лисицына сработали тогда с точностью часового механизма: в одну ночь наповал были убиты два зверя. Но Лисицын помнил и другое: все жители Мареевки под личную расписку были оповещены о том, что возле овсов устанавливаются самострелы и эта местность объявляется опасной зоной. Даже в безлюдной тайге охотники окружали самострелы вешками: кол с защемленной веткой обозначал опасность. Кто же мог поставить без предупреждения самострел здесь, у тропы? И на какого зверя?

Лисицын ещё раз подошёл к осине с глубоким затёсом и, взглянув в направлении тропы, заметил, что пихтовые и осиновые ветки были разведены и для пули был расчищен свободный путь. Лисицын прикинул уровень затёса к своему росту. Линия упиралась прямо в грудь. «На человека самострел ставили!» – убеждённо подумал Лисицын.

Не жалея времени, он начал осматривать каждое деревце, расположенное поблизости, каждый метр земли под ногами. Но ни щепок, ни изломанных сучьев, ни затёсов он больше не обнаружил. Он собрался уже уходить, как вдруг увидел на берёзе, стоявшей с другой стороны тропы, глубокий след от топора. Весной, когда берёза пускала соки, рубец от удара затянуло, но не настолько, чтобы скрыть его совсем.

Лисицын подошёл к берёзе, стал на колени, чтобы лучше рассмотреть надруб. Разрубленная кора берёзы была как слепок с лезвия топора. В одном месте кора была не разрублена, а вдавлена в тело дерева и прорвана. И сразу припомнился Лисицыну топор с выщербленным лезвием, который держал он на берегу Таёжной. «Станислав! От его топора след», – решил старый охотник.

Он поднялся, испытывая желание сейчас же броситься на пасеку, рассказать всё Платону, а потом привести сюда Станислава и заставить его сознаться, зачем ставил он на этой тропе самострел. Но через минуту Лисицын одумался. Надруб на берёзе был слабой уликой, если даже он и был сделан Станиславом. Таких случайных ударов топором сам Лисицын разбросал по тем же осинникам десятки и сотни.

«Нет, Михайла, не спеши. Конфуз случится. Возведёшь хулу на человека, а тот человек, может быть, чист и прозрачен душой, как кедровая смола», – подумал он.

Бесцельно пробродив ещё по осинникам с полчаса, он направился к Тунгусскому холму, где его с новостями ждали Алексей и Ульяна, наказавшие расспросить у правленцев, что делается на белом свете.

И вновь два дня Лисицын провёл с Краюхиным и дочерью на раскопках. Но это была не жизнь, а маята. Наблюдая за Алексеем, за его увлечённой работой, Лисицын думал о своём: «Кто же он есть, этот Станислав? Если в самом деле самострел ставил он, то кого хотел погубить?» Лисицын припоминал всех, кто ходил и ездил по тропе, ведущей на пасеку. Таких лиц было ровным счётом пять-шесть: пасечник Золотарёв, он, Лисицын, председатель колхоза Изотов, Краюхин, Ульяна и агроном Епишев, работник областной конторы пчеловодства, изредка наезжавший на пасеку из города.

Несколько раз Лисицын хотел поговорить о всех своих наблюдениях и думах с Краюхиным, но всё откладывал. Не хотелось ему омрачать настроение Алексея, отвлекать его от работы. У Краюхина без того много было за этот год всяких неудач и печалей. «Подожду. Пусть себе занимается пока лишь своим делом», – приходил к одному и тому же решению Лисицын.

В один из дней Лисицын переехал Таёжную и направился левым берегом вверх по течению реки. В этой части тайги было много озёр и речек, в которых промышляли рыбу мареевские рыбаки. Лов обычно развёртывался в середине лета, когда уровень воды в Таёжной начинал снижаться и рыба устремлялась в глубокие омуты. Лисицыну хотелось осмотреть угодья, прежде чем решить вопрос о том, где и какими ловушками брать рыбу. Осмотр рыбных, как и охотничьих, угодий он производил ежегодно. По опыту Лисицын знал, что в течение весны происходят такие перемены, что диву даёшься. Бывало так: курья с широким и свободным устьем, выходившим в реку, становилась озером, а иное озеро, отделённое от реки изрядным расстоянием, превращалось в курью, так как ручеёк, соединявший озеро с рекой, вдруг обретал силу, разбрасывал на своём пути слежавшийся тысячелетиями грунт и раздавался вширь. Правда, было у Лисицына и ещё одно дело, толкавшее его на этот берег Таёжной. «Не тут ли бродит немой? Если ему что-нибудь надо в тайге, сидеть на пасеке он не станет. Для тайных дел в лесу нет лучшей поры, чем начало лета: всякая тростинка листом одевается и в рост идёт и добрый и худой след в безвестность скрывает», – думал охотник.

Было раннее утро. Над рекой и в тенистых ложбинах курчавился ещё не осевший туман. После прохладной ночи в тайге было свежо и тихо. Идти сейчас было куда приятнее, чем днём, когда тайга томилась под знойным солнцем.

Лисицын решил воспользоваться прохладой и без остановки дойти до бывшего староверческого скита, там развести костёр, попить чайку, а затем на обратном пути не спеша осмотреть курьи, озёра, речки и к вечеру вернуться на стан.

Часа через три Лисицын приблизился к усадьбе скита. Прошли уже десятилетия с тех пор, как скит перестал существовать, но тайга повсюду хранила следы от долголетнего пребывания людей. В просторы, занятые вековыми деревьями, были вкраплены полоски молодого леса, родившегося на месте пашен. Дороги и тропы заросли кустарником, иван-чаем, березняком. Там, где были бревенчатые дома и хозяйственные постройки скита: амбары, сторожевая башня, – теперь рос густой малинник. Он поднимался непроходимой чащей и был на редкость рослым – выше человека.

Лисицын дошёл до скитского озера, осмотрел его и хотел пойти назад, но решил завернуть на малинник, поглядеть, какой урожай сулит на ягоду нынешний год. От озера до малинника было не больше километра.

Ещё не дойдя до малинника, Лисицын услышал стук. Стук был осторожный, глухой. Охотник сразу определил, что кто-то бьёт обухом топора по дереву. Не будь этого злополучного Станислава, Лисицын не стал бы прятаться. Открыто и смело он пошёл бы к человеку, оказавшемуся в тайге, предложил бы ему свой табак, и кто б тот человек ни был, знакомый или нет, он поговорил бы с ним с душевным удовольствием. Но теперь приходилось поступать по-другому.

Лисицын согнулся, рысцой перебежал чистую полянку и присел в малиннике. Редкие глухие удары доносились всё с той же стороны – от реки.

Когда Лисицын с большой осторожностью, где бегом, где ползком пересёк старую усадьбу и, разведя перед собой малинник, взглянул на равнину, простиравшуюся почти до реки, он увидел Станислава. Немой шёл вдоль равнины однообразным, точным шагом. В руке у него был топор, под мышкой колышек, за спиной ружьё. Вот он остановился возле пышного черёмухового куста, вколотил в землю колышек, замаскировал его ветками и вернулся назад.