Империя должна умереть - Михаил Зыгарь

Через три дня Элла едет навестить Ивана Каляева. Они встречаются в присутствии градоначальника и офицера в отделении полиции, куда специально привозят Каляева из арестного дома (то есть из СИЗО).

– Кто вы? – спрашивает Каляев.

– Жена того, кого вы убили, – отвечает великая княгиня. – Скажите, за что вы его убили?

– Про то знают те, которые поручили мне это исполнить. Это результат существующего режима, – отвечает террорист.

– Зная доброе сердце покойного, я прощаю вас, – говорит она и просит градоначальника и офицера выйти. Еще около двадцати минут она проводит с арестованным наедине.

«Мы смотрели друг на друга, – вспоминает встречу сам Каляев. – Не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смертных, которые остались в живых. Я – случайно, она – по воле организации, по моей воле, так как организация и я обдуманно стремились избежать излишнего кровопролития. И я, глядя на великую княгиню, не мог не видеть на ее лице благодарности, если не мне, то во всяком случае судьбе, за то, что она не погибла.

– Я прошу вас, возьмите от меня на память иконку. Я буду молиться за вас. – И я взял иконку. Это было для меня символом признания с ее стороны моей победы, символом ее благодарности судьбе за сохранение ее жизни и покаяния ее совести за преступления великого князя.

– Моя совесть чиста, – повторил я, – мне очень больно, что я причинил вам горе, но я действовал сознательно, и если бы у меня была тысяча жизней, я отдал бы всю тысячу, не только одну.

Великая княгиня встала, чтобы уйти. Я также встал.

– Прощайте, – сказал я. – Повторяю, мне очень больно, что я причинил вам горе, но я исполнил свой долг, и я его исполню до конца и вынесу все, что мне предстоит. Прощайте, потому что мы с вами больше не увидимся».

О чем на самом деле разговаривали Каляев и великая княгиня, неизвестно, она об этом не рассказала даже детям.

«Несмотря на определенную долю восхищения, вызванного таким экзальтированным поступком, мы с братом принадлежали к поколению, которое было слишком рациональным, чтобы верить в полезность такого жеста, – пишет Мария. – Анархисты в этот период были безумцами и фанатиками, полностью убежденными в справедливости и законности своих преступлений; разыгрывая из себя героев, они не нуждались в помощи и прощении, и уж конечно же не от жен своих жертв».

Газеты пишут, что якобы Каляев плакал и на коленях просил у великой княгини Елизаветы прощения. Узнав об этом, он пишет ей длинное возмущенное письмо. «Я вполне сознаю свою ошибку: мне следовало отнестись к вам безучастно и не вступать в разговор. Но я поступил с вами мягче, на время свидания затаив в себе ту ненависть, с какой, естественно, я отношусь к вам. Вы знаете теперь, какие побуждения руководили мной. Но вы оказались недостойной моего великодушия».

С этим письмом Каляев возвращает и икону – впрочем, письма Элле не передают. Спустя неделю Каляев просит о второй встрече, она отказывается.

5 апреля начинается суд. Каляев произносит речь, которой очень гордятся все его товарищи по партии: «Я – не подсудимый перед вами, я – ваш пленник. Мы – две воюющие стороны. Вы – представители императорского правительства, наемные слуги капитала и насилия. Я – один из народных мстителей, социалист и революционер. Нас разделяют горы трупов, сотни тысяч разбитых человеческих существований и целое море крови и слез, разлившееся по всей стране потоками ужаса и возмущения. Вы объявили войну народу, мы приняли вызов».

Потом он произносит целую речь в адрес убитого великого князя, обвиняя его в ходынской катастрофе, и объясняет свой поступок тем, что «Боевая организация должна была безответственного перед законом великого князя сделать ответственным перед народом».

Каляева приговаривают к смертной казни. Он подает апелляцию, которую суд отклоняет. Николай II требует, чтобы министерство юстиции добилось от подсудимого прошения о помиловании. Тот отказывается. 10 мая Каляева вешают в Шлиссельбургской крепости.

1 марта, в годовщину убийства императора Александра II, в Петропавловской крепости должна пройти торжественная панихида. Боевой организации известно, что на нее, несмотря на добровольную изоляцию, приедут все высшие чины. На подъезде к Петропавловской крепости запланированы четыре взрыва: Трепов, великий князь Владимир, глава МВД Булыгин и его заместитель Дурново должны быть убиты.

Однако взрыв случается один и чуть раньше – 26 февраля. В гостинице «Бристоль» террорист Максимилиан Швейцер, собирая бомбу, нечаянно разбивает стеклянную колбу и пускает в воздух весь запас взрывчатки, который привезла в столицу Боевая организация эсеров. Швейцер погибает, спасая от смерти четырех ключевых членов правительства.

Одновременно тайная полиция наконец находит подходящего революционера, который готов эффективно на нее работать: это сосланный в Иркутск за создание подпольной типографии сын варшавского протоиерея Николай Татаров. «В жажде денег и тяготясь ссылкой», он соглашается доносить на эсеров, вспоминает генерал Герасимов. С помощью доносов Татарова полиция начинает аресты и вскоре выходит на Татьяну Леонтьеву, дочь якутского вице-губернатора, ту самую девушку, которая должна была убить царя во время бала. Несмотря на протесты ее придворных родственников, комнату Леонтьевой, без пяти минут фрейлины императрицы, обыскивают и находят там чемодан с динамитом. Она могла стать самым ценным агентом – но ее разоблачают буквально за несколько дней до преступления века. Леонтьеву сажают в Петропавловскую крепость.

Гапон добирается до Женевы к началу февраля. Он не говорит ни на одном иностранном языке, поэтому ему приходится все время искать русскоговорящих помощников. В Германии его чуть не арестовали и не выслали в Россию, приняв за дезертира. В Женеве он не находит человека, которого ему советовал Рутенберг, и первую ночь проводит на улице. На второй день он натыкается на русскую эмигрантскую библиотеку, спрашивает там адрес Плеханова. И поскольку Плеханов – главная знаменитость среди местных русских революционеров, его адрес известен всем: рю де Кандоль, 6.

Каждый продвинутый русский интеллигент, путешествующий по Европе, непременно приходит по этому адресу. Все знают, что вечером «первый марксист России» пьет пиво в кабаке на первом этаже своего дома. Гапон этого не знает, он заявляется прямо в квартиру – и его не пускают. Только после того как Гапон раскрывает свое имя, Плеханов принимает его.

Вскоре местные марксисты окружают гостя плотной заботой, селят его в одной комнате с известным революционером Львом Дейчем, выдают ему кипу книг по социализму и готовятся принять попа-расстригу в свои ряды. В разговорах на кухне Гапон уже признается, что чувствует себя социал-демократом. Но тут, наконец, из Петербурга приезжает Рутенберг и вырывает друга из тесных объятий меньшевиков. Плеханов обижается и перестает разговаривать с Гапоном.

Рутенберг знакомит Гапона со своими товарищами – с Бабушкой Брешковской, с Виктором Черновым и Азефом. Всем хочется прикоснуться к знаменитости. Самому же Гапону приходит в голову идея объединить все русские революционные партии и встать во главе их – как он стоял во главе петербургских рабочих. Он уже знает, что Плеханов ненавидит Ленина и его окружение и с крайним недоверием относится к эсерам. Гапону кажется, что только он может привести русских эмигрантов к революции.