Бастард. Сын короля Ричарда - Игорь Ковальчук

— Взять ростовой щит.

— А потом что с ним делать? Он едва-едва впишется в улочку!

— Потом опрокинуть на лучника. Пусть побарахтается.

— Да уж. — Серпиана макнула кусочек хлеба в масло. — Один толчок щитом в грудь — и лучник съест свой щит.

Дик рассмеялся.

— Эй, корнуоллец, — окликнул его Вильгельм из Улера. — Твоя леди смыслит в щитах и луках?

— В достаточной мере… Кстати, скажи мне, Роберт, что это тебя понесет в узкие улочки? Тебе широких мало?

— Ну а вдруг придется?

— Вдруг только голуби гадят, это известно. Ерунда. Узкую улочку всегда можно обойти.

— …Но зато лавки здесь должно быть, богатые… Рич, что так смотришь? Должен же я хоть что-то привезти своей жене! И сестер у меня много.

Рич, он же Ричард из Камуиллы, фыркнул. Он и сам был не против пограбить, но говорить об этом так откровенно, так прямо считал неприличным. Возвышенная мечтательность глаз Роберта, примеривающегося к излюбленному занятию наемников и рыцарей — выбору трофеев, смешила владетеля известного английского замка. Кроме того, Сицилия — это почти Европа, где-нибудь на Востоке можно позволять себе что угодно, здесь же следует держать себя в руках…

— Какая Европа? Да эти грязные итальяшки немногим лучше евреев. Надо было и им устроить хороший погром — охотней бы платили. Слишком они скупы, слишком много о себе думают, что евреи, что ломбардцы!

"Тебя бы погромили, — подумал Дик, вразрез с модой относившийся к тем и другим с терпимостью, которую можно было объяснить разве что молодостью корнуоллца, — он еще мало кого ненавидел, и евреев, и итальянцев среди его врагов не имелось. — Тебя и твою семью". Потом вспомнил, что у говорившего не осталось семьи, а жены и детей он не нажил, и промолчал.

Ужин завершился уже к закату, и, прихватив с собой Серпиану, молодой рыцарь отправился отдыхать, хотя его тоже звали веселиться. До него, устроившегося с девушкой в темном углу на набитом соломой тюфяке, доносились звуки музыки и чье-то пение. Пели на итальянском, и, не разбирая слов, корнуоллец с удовольствием воспринимал их как часть музыки и ничего более.

— О чем поют? — спросила, прижавшись к нему, Серпиана.

Он поднял руку и стал перебирать ее волосы. Они — такие черные и блестящие — отражали лунный свет, проникавший в окошко, забранное узорной решеткой, Дик наслаждался их переливом и тяжестью, потом отпустил. Ее локоны, щекоча и лаская, упали на его обнаженное плечо. Потянувшись, он поцеловал девушку, податливую, как вода, ароматную, как спелое яблоко, нежную, как руно ягненка, и только тогда окружавшая его жаркая Сицилия, где даже в сентябре душны ночи, показалась ему прекрасной.

— J’e t’aime…[32]— шептал молодой рыцарь. — J’e t’aime beacoup, mon soleil… ma joie…[33]

— Я тоже тебя люблю, — выдохнула Серпиана.

— J’e t’aime, ma chatte…[34]

— Какая я тебе кошка? — вскинулась девушка. Прижалась и ласково куснула его за ухо.

— Ладно, ладно… Mon petit serpent[35]… Лучше?

— Да, но с чего это тебе вздумалось говорить об этом на языке, который я едва понимаю?

— Так легче.

Он опустил голову на свернутый в изголовье плащ и уснул, ощущая на своем плече ее головку. Это была приятная тяжесть.

Молодой рыцарь скучал бы, не будь рядом Серпианы и Трагерна, добравшегося до виллы Реджинальда из Мугека только через день. Ночи король (и, понятно, вся его свита) проводил здесь, а вот днем его носило по окрестностям с такой быстротой и видимой бесцельностью, словно он и сам не знал, что ему нужно. То государь навещал короля Филиппа на временно занятой им вилле Санто Чиело (если он и испытывал раздражение, что удалить француза прочь из Королевства Двух Сицилии не удаетcя, то на удивление хорошо это скрывал), то отправлял послов к Танкреду де Лечче в Палермо, то посылал своих воинов под предводительством молодого Роберта Бретейля освобождать королеву Иоанну. Странный это был плен, если по первому же требованию Ричарда вдовствующую королеву посадили на галеры, снабдили всем необходимым и с почетом отправили к брату.

Для встречи ее величества все рыцари по приказу короля облачились в доспехи, а поверх надели лучшие (самые чистые) туники, расшитые гербами, которые у них были. Дик надел ту самую тунику, что заказал перед самым турниром под Вузелем — с лежащим львом и с разрешения государя встал за его правым плечом, как телохранитель. После недавнего путешествия Ричард проникся к корнуоллцу доверием и рад был видеть его рядом.

— Надеюсь, ты верен мне? — то и дело спрашивал он, но ответов, какими бы они ни были, не терпел, потому что считал, что тут и так все понятно и никто из англичан не может быть неверен своему сюзерену, который не только помазанник Божий, но еще и знаменитый боец, и доблестный рыцарь. Дик быстро приучился молчать.

От Палермо до Мессины галеры шли меньше суток, блюдя этикет, король вышел встречать сестру лишь тогда, когда ему сообщили, что корабли уже показались. Поскольку по протоколу полагалось, чтоб встречаемые суда подошли к пристани лишь тогда, когда встречающее их августейшее лицо прибудет в Корт, около полутора часов гребцы удерживали галеры на месте, едва-едва гребя против течения, чтоб дать Ричарду возможность добраться от виллы до города. После того как правитель Англии устроился под расшитым львами балдахином и дал знак подавать охлажденное вино, вдове покойного короля Сицилийского наконец удалось попасть в бухту-лагуну.

Галера, шедшая первой, была роскошна — золоченые весла, пурпурные паруса, листовое золото на носовом украшении… Должно быть, она принадлежала прежде Вильгельму Гвискару, потому что несла его знаки, полустертые, но видимые. Как это водится, все Вильгельмово имущество стало принадлежать тому, кто успел наложить руку, то есть де Лечче, и ему хватило наглости объявить корабль своим. Дик покосился на Ричарда — возмутится или нет, но его величество то ли не разобрал знаков, то ли не обратил внимания. Восседая на резном кресле, он ждал, когда наведут сходни и его сестра изволит ступить собственной ножкой на пристань.

Когда Серпиана, которая за свою красоту была принята в круг самых приближенных свитских да так там и осталась, увидела одеяние королевы и ее придворных дам, она тихонько ахнула. Должно быть, несмотря на "заключение", Иоанна умудрялась следить за собой, поскольку одета оказалась достойно и приятно для глаза. Знатные дамы помогли ей сойти с корабля, оправили на ней наряд и отступили, сгрудились за спиной своей госпожи. Венценосная вдова поднялась к помосту, где стояло кресло ее брата, и сделала реверанс.

Ей было всего двадцать пять лет, и, хоть по меркам современниц она уже считалась зрелой женщиной и матроной, юность свежего, хоть и не слишком красивого личика, безупречность белоснежных плеч и рук бросались в глаза. У Иоанны Английской были большие синие глаза, густые темные волосы, унаследованные, видимо, от матери, и крупный отцовский нос, который делал ее лицо грубоватым. Держалась она неуверенно, но реверанс получился изящным, вероятно, по привычке. Когда она склонилась перед Ричардом, он встал и сделал навстречу сестре один шаг, но не более.