Нас не брали в плен. Исповедь политрука - Анатолий Премилов

Было тихо, никакой стрельбы. Мы развернули наблюдательный пункт, и в стереотрубу я внимательно осмотрел противоположный берег Балатона; никого не было видно, тихо. Жителей в городе не было. Все гостиницы и дачные домики были пусты и закрыты на замки. Никого не было и на железнодорожной станции. День был теплый, солнечный; бойцы отдыхали, чистили машины, приводили себя в порядок: брились, постригались. Появляться на берегу я никому не разрешил, мы создавали видимость безлюдья. Кроме нас, в городе других частей не было.

На второй день нашего нахождения в Шиофоке я получил приказ прибыть в расположение штаба бригады. Взятием Секешфехервара войска нашего фронта открыли дорогу на Вену, теперь началось преследование отступающих немцев. В районе местечка Папа дивизион получил задачу поддерживать наступление стрелкового корпуса. Теперь я был постоянно связан с командующим артиллерией этого корпуса, но стрелять пока не требовалось. Перед городом Шопрон с чердака самого высокого дома я наблюдал за действиями пехоты. Немцы стреляли бризантными снарядами; осколки разрывавшихся в воздухе снарядов пробивали черепицу домов. Наша помощь опять не потребовалась, и Шопрон был взят без нас: теперь впереди была территория Австрии.

Преследуя отступающих немцев, я все время находился в передовых частях пехоты на головной боевой машине. И вот в одной деревне я так далеко вырвался вперед, что меня остановил сержант и сообщил, что впереди пока никого нет. Я быстро убрал дивизион с дороги, и тут выяснилось, что в километре справа от дороги в лесу много немецких солдат. Разведчик доложил, что воевать они больше не желают и в наших разведчиков не стреляли: очевидно, желают сдаться в плен. Посоветовавшись с пехотным сержантом и нашим командиром взвода разведки, я решил послать к немцам парламентера с предложением сдаться в плен. Эту миссию я возложил на нашего арттехника, который с двумя бойцами пошел к немцам в лес. Ему я наказал сказать немцам, что если они не сдадутся в плен, то будут все уничтожены огнем «Катюш».

Дивизион развернулся в готовности немедленно открыть огонь по заданной цели, а я наблюдаю в бинокль за нашими парламентерами. Они подошли к лесу, и никаких выстрелов нет, вошли в лес — тишина. Скоро из леса потянулась колонна немцев в направлении правее расположения дивизиона, и тут, на наше счастье, подоспели пехотинцы: они и занялись приемом пленных. Наш арттехник свою задачу выполнил хорошо.

От командующего артиллерией корпуса я получил задачу поддержать огнем наступление стрелковой дивизии и немедленно выехал в штаб дивизии для уточнения задачи на стрельбу. Командир дивизии попросил поддержать огнем наступление стрелкового батальона на левом фланге дивизии: здесь противник удерживал большую деревню и не давал возможности батальону продвинуться вперед. В дивизион приехал заместитель командира бригады подполковник Коваленко. Ездил он на трофейной машине — вездеходе-амфибии, а водил эту машину паренек лет шестнадцати, причем водил хорошо. С Коваленко мы приехали в расположение стрелкового батальона, он осмотрел место для огневых позиций дивизиона, а о целях для стрельбы договорился с командиром батальона. Когда командир батальона узнал, что его будет поддерживать дивизион тяжелых гвардейских минометов, то очень обрадовался этому. Наверное, это было впервые, когда дивизион придали стрелковому батальону: как правило, такие дивизионы поддерживали как минимум корпус. На нашем фронте было всего две бригады таких минометов.

Свой НП я решил устроить на колокольне костела, но оттуда просмотреть позиции противника не удалось: среди домов и окружающих их деревьев не было видно ни окопов, ни огневых позиций орудий и минометов. Пришлось воспользоваться данными командира батальона. Пока еще время открытия огня не наступило; я сижу на колокольне, и вдруг из костела донеслась мелодия нашей «Катюши». Я спустился вниз, зашел в костел и вижу: за органом сидит священник в красной юбке и белой рубашке. Я и не знал, что так священники облачались перед богослужением! Подошел ближе и вижу из-под одежды наши армейские кирзовые сапоги — это был наш старшина. Я отругал его за такое богохульство, а он сказал: «Священник сам открыл двери костела, сказал, чтобы я играл для советских солдат, и показал мне, как это делать, — вот я и играю. А чтобы поддерживать авторитет церкви, пришлось одеться в форму их попа». Все же я заставил его снять одеяние попа и прекратить игру.

Появившись на наблюдательном пункте командира батальона, я рассказал, что не рассмотрел ничего с колокольни, и попросил указать, куда дать залп, объяснив ему, что за две минуты мы выпустим на немецкие позиции 144 снаряда. Командир батальона указал на карте, куда дать залп, я подготовил данные — и дивизион дал залп, свой первый залп с машин. Со скрежетом и воем, свистя и шипя, понеслись на головы врага стокилограммовые «андрюши», а дивизион снялся с огневых позиций и направился к новому месту назначения. Позже, под Веной, я встретился с командиром стрелкового батальона, что поддержал залпом дивизиона, и он сказал мне, что после нашего залпа наступал 30 километров, не встречая сопротивления немцев.

Дивизион переместился на главное направление наступления фронта — на Вену. Под Веной в лесу сосредоточились три дивизиона бригады, и теперь сам командир бригады ставил нам задачи на поддержку огнем наступающей пехоты. Только я надумал немного соснуть — звонок от комбрига. Он спросил, где находится дивизион, который был впереди, я доложил, но он приказал мне лично разведать обстановку и прокатиться по шоссе, идущему параллельно расположению дивизиона и перпендикулярно основному направлению наступления на Вену. Полагаю, что комбригу очень хотелось избавиться от меня, и он надеялся, что со мной, может, что и случится в этой поездке вблизи противника. Он знал, что я выеду на ненадежной машине и никакую охрану с собой не возьму. Такой разведки мне, как командиру тяжелого гвардейского минометного дивизиона, не требовалось: если там немцы, то в бой дивизион без пехоты не пойдет, а если их нет, то задачу на занятие новых позиций укажет мне тот начальник артиллерии, которому я оперативно подчинен. Тем не менее я доложил комбригу, что сейчас выеду. Ларичева не было, он был отпущен добывать мне легковую машину, и шофером был рядовой Рубцов с русым чубом на лбу, как казак. Спрашиваю Рубцова: «Ну как твоя машина, исправна?» А он отвечает: «А куда ехать?» Бойцы, услышав такой ответ, громко засмеялись: «Товарищ майор, его машина заводится только тогда, когда ехать неопасно». Говорю Рубцову: «Поедем на разведку, вон впереди шоссе, вот и пронесемся по нему с ветерком, могут и обстрелять». Преодолевая страх быть обстрелянным, Рубцов сел в машину, и мы поехали. До шоссе было 3–4 километра. Мы с дороги свернули на шоссе и понеслись с большой скоростью. Тихо, никаких выстрелов: здесь нет ни немцев, ни наших солдат. Мы промчались до следующего поворота и скоро вернулись в дивизион. Позвонив, я доложил комбригу, что приказ выполнил, в ответ услышал «хорошо» — и все.

Ночь мы провели, не меняя свои позиции, а утром получили приказ на перемещение к Вене; до ее окраин оставалось несколько километров. Впереди на шоссе образовалась пробка, и мы остановились, оказалось, что впереди над шоссе был железнодорожный мост и его наши штурмовики обрушили; теперь саперы и пехотинцы разбирали завал. На пути к этому мосту стояли эшелоны товарных вагонов с награбленным немцами имуществом. Трофейщики, да и не только они, осматривали содержимое вагонов и искали то, что требовалось для боя, но в вагонах было полно дорогой мягкой мебели, которая не была нужна на войне. Пока расчищали завал на дороге, мы заглянули в город. Его подвергли бомбежке наши штурмовики, и всюду были видны следы их работы: разрушенные здания, убитые на улицах. Смотреть на такую картину было тяжело, и мы вернулись обратно к шоссе. Как только расчистили проезд, все машины двинулись к Вене. По Вене дали первые залпы, и нам навстречу потянулись вереницы женщин и девушек с узелками, чемоданами и мешочками за спиной. Это были угнанные в немецкое рабство наши советские люди. Радостные, они шли и шли в тылы наших наступающих войск.