Гринвич-парк - Кэтрин Фолкнер

Джон смотрит на меня пустым взглядом.

— У вас есть какие-то мысли на этот счет? Может, она на что-то злилась? Или на кого-то? Возможно, из ее прошлого?

Джон долго молчит. Поворачивается ко мне спиной, устремив взгляд на квадратик своего газона. Через несколько минут я замечаю, что плечи у него начинают трястись, он сжимает-разжимает кулаки. Потом, не сказав ни слова, покидает комнату и поднимается на верхний этаж.

Какое-то время меня гложут опасения, что он вообще больше не спустится. Наконец он все-таки возвращается. Несет какую-то картонную коробку.

— Я все это сохранил, — объясняет он. — На тот случай, если полиция снова откроет дело. Если что-то всплывет. — Голос его дрожит. — Подумал, что когда-нибудь пригодится.

Он ставит коробку передо мной. Я снимаю с нее крышку. Она забита старыми газетными вырезками. Я беру несколько верхних и принимаюсь читать.

Ничего подобного они и предположить не могли. Даже в голову прийти не могло. В кошмарном сне не приснится.

После она уже к нему не прикасалась. Не отдавая себе отчета, они пошли домой. Быстрым шагом. Когда наконец вернулись в колледж, он выругался. «Черт! Проклятье! Нужно сообщить в полицию».

Она взглянула на него удивленно, как на чокнутого. «Не будь дураком. Никто не знает, что мы там были. Чем занимались».

«Что-о? Ты о чем вообще говоришь? — изумился он. — Ты не видела то, что видел я?»

«Мы не знаем, что там происходило, — осторожно произнесла она, избегая его взгляда. — Точно — не знаем. Может она сама… ее никто…»

«Знаем», — возразил он.

«Так ведь она была пьяна. Ну да, я видела, что для нее это не самое большое удовольствие, но…»

«Не самое большое удовольствие?»

«Мы не видели, что там происходило».

Голос ее хлестнул, как ветка в лесу.

«И что мы ответим, когда нас спросят, что мы там делали? Одни? Вдвоем?»

Он покачал головой. «Нет. Нет, постой. Мы должны пойти в полицию».

Но она ничего не сказала. Они оба ничего не сказали.

И это была их первая ошибка.

Я толкаю дверь, ведущую в подвал, включаю свет. Лампочка загорается не сразу. Сначала шипит, потом вспыхивает, озаряя помещение желтым сиянием. Трещина в бетоне теперь длиннее, словно молния, зигзагообразной стрелой устремляется к самой лестнице.

В подвале пахнет краской, клеем, сырой древесиной. И холодно, очень холодно, как будто я вышла на улицу. По обе стороны от лестницы неизолированные медные трубы, груды банок с краской. Кошачья клетка, в которой на днях я возила Монти к ветеринару, втиснута между рулоном наждачной бумаги и тюбиками с герметиком.

Положив руку на живот, я осторожно ступаю на верхнюю ступеньку. Обычно я в подвал не спускаюсь. Вдруг дерево прогнило? А я теперь ужасно тяжелая. Лестница подо мной может обвалиться в любой момент.

Лишь спустившись на три ступеньки, я вижу то, о чем говорил Вилмош. Темно-красное, почти черное пятно на одной из низких балок над лестницей. На уровне лба. Первая мысль — это, должно быть, краска. Или грязь. Но потом я присматриваюсь.

Вилмош, услышав, как я охнула, кидается за мной. Видит, что я вцепилась в шаткие перила.

— Позвольте я помогу. — Две крепкие руки подхватывают меня и осторожно, но уверенно вытягивают из подвала. Сердце заходится, живот крутит. Я чувствую, что теряю сознание.

Вилмош прижимает меня к своей груди. От него пахнет табаком, а свитер его удивительно мягкий.

— Хелен, прошу вас, присядьте.

Я подчиняюсь. Он приносит мне стакан воды.

— Простите.

Я отпиваю глоток. Вилмош, подбоченившись, стоит на кухне. Я вижу, что он поглядывает на часы.

— Спасибо, Вилмош, — благодарю я. — Мне уже лучше. — Я выдавливаю из себя смешок. — Не выношу вида крови. Сразу дурно становится! — Помолчав, я добавляю: — Это, наверное, Дэниэл головой ударился.

Вилмош кивает. Вид у него смущенный.

— Ладно, Хелен… до завтра. В 10 часов вам удобно?

— Конечно.

Дверь за ним закрывается. Чтобы не упасть, я рукой опираюсь о стену в прихожей. Бешено колотится сердце. Нет, не может быть. Этого просто не может быть. Исключено. И потом я вспоминаю слова Кэти. О том, что она видела, как Рейчел спускалась с кем-то в подвал.

Старший инспектор Картер является в паб в одном из своих свитеров для гольфа. Я пытаюсь подавить улыбку при виде веселенького ромбовидного узора в фиолетово-зеленых тонах. Через плечо у него перекинута сумка с клюшками. С последней нашей встречи он прибавил пару фунтов, исчезли мешки под глазами.

— Я заказала для вас кофе, — говорю я. — Наверное, уже подостыл.

Картер грузно опускается на стул в обитой кожей кабинке. Сумку с клацающими клюшками стряхивает с плеча и кладет рядом.

— Я уже, можно сказать, почти на пенсии и все думал, когда же ты нарушишь покой моего уютного существования, — бормочет он. — Надеялся сегодня сыграть целиком хотя бы одну партию в гольф.

— Простите, я не знала, — нервно смеюсь я.

— Да-да, я теперь работаю неполную неделю, — улыбается он, потягиваясь. — По пятницам играю в гольф.

— Примите мои извинения. Не холодновато ли сегодня для гольфа? — Я уже успела позабыть, какие свирепые ветра гуляют в Кембридже. Они дуют с болот, любого свалят с ног. Даже в помещении руки никак не согреются. Я сижу, подложив их под бедра. Каждый раз, когда дверь паба отворяется, в зал врывается шквал морозного воздуха.

— Ну, выкладывай, — говорит Картер, глядя на меня одновременно с досадой и насмешкой. Но когда я начинаю излагать суть дела, выражение его лица меняется.

— Это касается Рейчел Вэллс. — Я разворачиваю старую статью и по столу придвигаю ее к Картеру. — Вы, конечно, помните ее?

Да, это была она. Жертва насилия в эллинге. Тогда еще пятнадцатилетняя девочка. Я разглаживаю газетные вырезки. В то лето Хелен, Рори и Дэниэл окончили университет. Мне снова вспоминаются слова Хелен. О том, что Дэниэл не любит об этом говорить. Поначалу даже она мне солгала. Это не могло быть совпадением. Их что-то связывает с этим преступлением. Иначе зачем бы Рейчел стала их искать? Но что? Что ей нужно было от них по прошествии стольких лет?

В доме отца Рейчел я сунула статьи в карман и пошла на кухню, где находился Джон. Он налил себе виски и смотрел на сад. Я поблагодарила его за уделенное время, попрощалась, но он даже не взглянул на меня.