Четвертый крестовый поход - Джонатан Филипс

На самом же деле предложение Кей-Хосрова было не столь невыполнимо, как может показаться. В течение предшествовавших десятилетий папство прилагало серьезные усилия, чтобы убедить сельджуков перейти в христианство, и между двумя сторонами велись серьезные переговоры.[434] Однако в условиях 1203 года такой переход казался невероятным, и именно так было сообщено Кей-Хосрову. Он осведомился у крестоносцев, почему те отказываются помочь. В ответ он услышал, что причина в ненадежности правления в Константинополе — равно как и в том, что крестоносцы все еще ждали обещанных денег, отсутствие которых не давало им возможности покинуть город. Кей-Хосров пришел в ярость и помчался в Малую Азию, чтобы самостоятельно вернуть себе земли.[435]

Оказавшись в Константинополе, граф Людовик де Блуа был особенно заинтересован в том, чтобы разыскать одного заметного представителя окружения предыдущего императора. Его тетка Агнесса вышла замуж за Феодора Бранаса, выходца из знатного византийского рода.[436] Несколько знатных французов попытались повидаться с Агнессой. Они оказали ей должное почтение и выразили готовность к услугам — но были встречены резкой враждебностью. Супруг Агнессы был видным представителем режима Алексея III, и после потери им службы ее положение значительно ухудшилось. Из-за крестоносцев она не могла больше рассчитывать на положение среди элиты. Она отказалась говорить с гостями, а потом сделала вид, что не понимает французского языка. Тогда ее племянник представился, но Робер де Клари не отмечает, произвело ли это на нее какое-либо впечатление.[437]

Во время пребывания крестоносцев в Константинополе они встречались с представителями народов, о которых никогда прежде не знали. Однажды во время визита знати к императору во дворец прибыл король Нубии. Робер де Клари с интересом говорит о его черной коже — будучи уроженцем Северной Франции, он едва ли когда-нибудь встречал жителей стран, расположенных к югу от Египта. Еще большее любопытство рыцаря вызвал крест на лбу короля. Царевич Алексей официально приветствовал гостя, как приличествовало его королевскому достоинству, и представил крестоносцам. При помощи переводчиков они поняли, что король оказался в Константинополе в качестве паломника. Он сообщил, что его земли находятся в ста днях пути от Иерусалима. Он оправился в путь с шестьюдесятью спутниками, пятьдесят из них погибли, не дойдя до священного города, а теперь в живых остался только один. Посетив Константинополь, этот неустрашимый путешественник собирался направиться в Рим, оттуда в Сантьяго-де-Компостела в Северной Испании, а затем вернуться в Иерусалим, чтобы там умереть: такое место упокоения вполне подходило для столь набожного и преданного паломника. Крестоносцы узнали, что все нубийцы — христиане, и после крещения ребенка клеймили знаком креста. Странник показался удивительным во всех отношениях, и Робер де Клари отмечает, что «на короля смотрели с нескрываемым интересом».[438]

В последующие дни, когда спало напряжение, крестоносцы начали вести себя как паломники или туристы. Они по мосту или на лодках перебирались в город и знакомились с его дворцами и церквями. Константинополь представлял собой настоящую духовную сокровищницу. Виллардуэн с трудом мог поверить, что в городе находится такое количество реликвий, «столько же, сколько во всем остальном мире», — писал он с восторгом.[439] В суровых и благочестивых воинах вид такого количества реликвий, тесно связанных с жизнью Христа, как, например, частицы креста и крестный венец, расположенных в богатейших хранилищах, пробуждал благочестивое настроение. Они благоговели перед святынями и благодарили Господа за то, что он позволил им достичь таких мест. Святыни напоминали им и о конечной цели кампании — освобождении земель Христовых. Кроме религиозных откровений, не забывались и дела торговли. Венецианцы активно воспользовались коммерческими выгодами своего нового положения в городе.

Несмотря на мир, установившийся после снятия осады, крестоносцы все же относились к грекам с некоторым недоверием. Пытаясь обеспечить большую безопасность крестоносцев, французы и венецианцы потребовали разрушить большой участок городской стены (по Роберу де Клари — примерно в 320 футов). Столь явное открытие внутренних частей Константинополя стало еще одним резким напоминанием о непрошеном присутствии гостей.[440]

У крестоносцев была возможность обдумать свои достижения, поставить в известность об успехе родственников в Европе и различные заинтересованные стороны на Западе. Как воспримет их действия папа римский? Иннокентий писал крестоносцам в конце июня, явно давая понять, что не желает нападения на Константинополь, исключение могут составить только особые обстоятельства и разрешение от него или его легата. Он напомнил о своем неприязненном отношении к дожу и его людям, повторив венецианцам, что они продолжают быть отлученными от церкви. Папа выразил надежду, что крестоносцы исправят свое поведение — ибо в противном случае будут не «кающимися грешниками, но обманщиками, поскольку кающийся, который возвращается к оставленному греху, подобен псу, возвращающемуся к своей блевотине».[441]

Несмотря на недоверие к венецианцам, в другом письме того же времени Иннокентий выказывает понимание того, что для продолжения крестового похода необходима гибкость. Он разрешает крестоносцам отправиться на Левант на венецианских кораблях, несмотря на то, что таким образом воины будут пользоваться судами отлученных от церкви. Однако если люди дожа еще не покинут их к моменту начала войны, крестоносцам не следует сражаться вместе с ними, иначе они рискуют поражением. Господь не станет милостиво взирать на сражения отлученных, а крестоносцы могут пострадать вместе с ними. Неприязнь Иннокентия к дожу была настолько сильной, что он даже позволил крестоносцам напасть на венецианцев, если те будут мешать экспедиции. Он также позволил им забрать из Византии достаточное количество продовольствия, пока его можно добывать, «не причиняя вреда людям».[442]

Несмотря на попытки Иннокентия руководить крестовым походом, возможности дистанционного управления в средневековом мире были весьма ограничены, и зачастую к моменту прибытия его указания совершенно устаревали.

Его письмо от десятого августа, написанное почти месяц спустя после сдачи Константинополя, было написано смиренным тоном. Он знал, что экспедиция направилась в Византию, и скорбел по поводу того, что крестоносцы совершенно забыли о святынях Святой Земли.[443]