Увековечено костями - Саймон Бекетт

Броуди последний раз затянулся, аккуратно затушил сигарету о подошву. Убрал окурок.

— В тюрьму я не собираюсь. А об остальном мне жаль. — Он повернулся лицом к солнцу, закрыл на секунду глаза, затем погладил старую колли. — Молодчина. Сидеть.

Когда он выпрямился, я невольно попятился. Однако Броуди не стал ко мне приближаться. Вместо этого он неспешно отправился к обрыву.

— Броуди… — Его намерение сразу стало очевидным. — Броуди, нет!

Слова унес ветер. Я метнулся за ним, но Броуди уже достиг края. Без колебаний он сделал шаг вперед. На мгновение словно повис в воздухе, поддерживаемый потоками воздуха, затем исчез.

Я остановился, уставившись в пустое пространство, где только что был человек. Ничего. Только крики чаек и шум бьющихся волн.

К лету события Руны стали забываться, стираясь по законам памяти. Патологоанатомическое исследование не выявило почти ничего нового. Как сказал Страчан, мертвых не вернешь, а нам надо жить дальше.

При обыске в доме Броуди нашли плотненькую папочку на Страчана. Добросовестная работа, как я и ожидал. Только до главного он не докопался. Как и все остальные, Броуди ни разу не усомнился, что Грейс — жена Майкла.

Роковая ошибка.

В папке был холодящий список жертв, и неизвестно, сколько Броуди пропустил. Судьба некоторых несчастных навсегда останется в тайне.

Как и Ребекки Броуди.

Тело ее отца выловила рыбацкая лодка через неделю после того, как он бросился с утеса. Падение и соленая вода сделали свое дело, и все же сомнений не оставалось — это был он. Хоть здесь детективам не пришлось ломать голову.

Броуди всегда ненавидел неразбериху.

Не все разрешилось столь просто. Подогреваемый алкогольными напитками и маслом генератора огонь довершил дело после взрыва газовых баллонов и сровнял отель с землей. Обгорелые кости слишком сильно пострадали от пламени, чтобы провести тест на ДНК, они принадлежали Камерону, судя по местонахождению в баре. Однако Грейс и Майкл Страчан были вместе на кухне во время взрыва. Найденные фрагменты костей было невозможно опознать.

Даже в смерти Майкл не смог отделаться от сестры.

Как ни иронично, Руна стала процветать. Ее вовсе не постигла судьба Сент-Килды. Из-за свалившейся на нее популярности туда хлынули журналисты, археологи и натуралисты, а также туристы, привлеченные пресловутостью. здешних мест. Надолго ли это, неизвестно, но паром Кинросса пользовался немалым спросом. Поговаривали даже о строительстве нового отеля, хотя управлять им Эллен Маклеод не собиралась.

Мы встретились снова во время следствия по делу о самоубийстве Броуди. Эллен держалась с тем же стальным достоинством. Хоть под глазами оставались круги, в них горел оптимизм. Они с Анной переехали в Эдинбург, поселились в маленьком домике, купленном на страховку. Страчан и Броуди завещали ей большую часть своего имущества, однако она решила вложить средства в восстановление острова. «На этих деньгах кровь, — сказала она с некой свирепостью. — Не хочу иметь с ними ничего общего».

Тем не менее она захватила с собой кое-что с Руны: колли. Иначе пришлось бы ее усыпить, а Эллен считала, что собаку нельзя наказывать за преступления хозяина.

Броуди был бы ей благодарен.

Что касается меня, я сам удивился, как быстро жизнь пришла в норму. Бывало, я задумывался, сколько человек осталось бы в живых, если бы я не поехал на Руну, если бы убийство Дженис Дональдсон списали на несчастный случай. Все равно, ядовитая одержимость Броуди заставила бы его сделать еще одну попытку, а безумие Грейс всплыло бы рано или поздно. И все же погибшие висели у меня на совести.

Однажды ночью я лежал и размышлял обо всем этом. Проснулась Дженни и спросила, что случилось. Мне хотелось все ей рассказать, изгнать духов с острова, которые продолжали меня преследовать. Не смог.

— Ничего, — улыбнулся я, чтобы выглядеть убедительнее. Именно мелкая ложь разъедает отношения. — Просто не могу заснуть.

По возвращении у нас не сразу все наладилось. Злоключения на Руне только усилили ее ненависть к моей профессии. Она внушила себе, что этот род занятий связывает меня с прошлым, с собственной утратой. Дженни ошибалась: однажды я уже пытался бросить работу из-за несчастья, постигшего мою семью. Убедить ее было невозможно.

— Дэвид, ты высококвалифицированный терапевт, — заявила она во время одного из наших споров. — Мог бы устроиться куда угодно. Мне все равно куда.

— Но если мне не хочется этим заниматься?

— Раньше ведь хотелось! Будешь работать во благо жизни, а не смерти.

Я не мог заставить Дженни понять, что, с моей позиции, моя работа и так заключается в жизни. В том, как люди ее теряют и кто ее отнимает. И чем я могу помочь, чтобы остановить последних.

Шло время, и страсти поутихли. Наступило лето, жаркие деньки и благоуханные ночи, события Руны совсем забылись. Остались неразрешенные вопросы о нашем будущем, однако они отодвигались на заднюю полку по обоюдному молчаливому согласию. И все же осталось напряжение, неспособное переродиться в шторм, но маячащее где-то на горизонте. Меня пригласили на месяц в Теннесси проводить антропологические исследования на так называемой ферме человеческого организма, где я узнал много интересного по своей специальности. Наступила осень, а я так и не принял решения. Проблема состояла не только в том, что мне приходилось находиться вдали от Дженни. Еще и в самоотдаче. Работа была частью меня, как и Дженни. Однажды я чуть ее не потерял. И больше не мог рисковать.

И все же я продолжал тянуть время, откладывая момент, когда придется решать.

Однажды субботним вечером прошлое снова постучало к нам в дверь.

Мы жили тогда не у Дженни, а в моей квартире на первом этаже с небольшой террасой, вмещавшей стол и стулья. Был теплый солнечный вечер, и мы пригласили друзей на барбекю. Они должны были приехать через полчаса, но я уже разжег костер. Мы решили провести выходные, наслаждаясь холодным пивом и запахом древесного угля. Барбекю всегда напоминают нам о тех временах, когда мы только познакомились. Дженни вынесла тарелку с салатом и скармливала мне оливку, когда зазвонил телефон.

— Я отвечу, — сказала она, едва я положил щипцы и шпатель. — Занимайся делом.

Улыбаясь, я проводил ее взглядом. Светлые волосы отросли за два года с нашей встречи и уже завязывались в хвост. Ей шло. Довольный, я глотнул вина и снова принялся за уголь.

Вернулась Дженни.

— Тебя спрашивает молодая женщина, — сказала она, изогнув бровь. — Представилась Ребеккой Броуди.

У меня отпала челюсть.

Столько месяцев прошло. Дженни не интересовалась подробностями, и я никогда не называл ей имени дочери Броуди.

— Что такое? — встревоженно спросила Дженни.