Мужская тетрадь - Татьяна Москвина

Ну, а уж разных клоунов, полишинелей, арлекинов и шутов гороховых переиграл Мигицко во множестве. Чистый комизм – отличная к настроению вещь, не подумайте, что мне не по сердцу, я человек наипростейших, демократических вкусов, по мне так Джим Керри – полный молодец. Можете сходить посмотреть «Интимную жизнь» (пьеса Н. Кауарда), где актер в квартете с М. Боярским, Л. Луппиан и А. Алексахиной играет доброго дурачка, по злосчастью женившегося на красивой женщине, что вышла за него так, с досады. Его герою по имени Виктор, большому нелепому человеку, требуется постоянная кашица из тепленьких душевных излияний, как малому ребенку (что и смешно – такой большой, а совсем маленький), – но жена на это никак не способна. Глупое, спрятанное в персонаже дитя найдет, однако, свое счастье, с такой же дурочкой (А.Алексахина). Терзания главных героев-любовников, которые там все меряются секс-эппилом, оставили меня абсолютно равнодушной, а за двух милых идиотов, которые наконец нашли друг друга и счастливо воркуют и сюсюкают вместе, я искренне порадовалась.

Комическое у Мигицко, в каких бы резких формах ни выражалось, лишено всякой пошлости и самодовольства. Два года тому назад он «показался в Москве» – сыграл Репетилова в «Горе от ума». Режиссер спектакля Олег Меньшиков, осмысленно и щегольски сделавший своего Чацкого, над остальными ролями особо не мудрствовал, давая товарищам свободно, в меру таланта, поиграть, как в дорежиссерском театре. Мигицко, пока не освоился в огромном монологе, каковым является роль Репетилова, сильно мучился, и не столько из-за лакун в режиссуре – к этому актеру, как говорится, не привыкать, за двадцать пять-то лет в Ленсовете, – а не было внутренней точки опоры, при бурном внешнем рисунке. Играл лихо, на аплодисменты, показывал, что умел, – то вскакивал на Скалозуба, как кошка на дерево, всеми лапами, то играл в лицах внесценических персонажей, каждому раздавая какую-то смешную черточку, то доводил бурную скороговорку своего героя до фантастической степени, то кузнечиком прыгал по всей сцене. Такой, значит, получался фейерверк комедийной суеты, а под ним опять что-то мелькало – вот ведь, прибежал человек на бал, ко всем бросался, что-то пытался рассказать, увлечь, значит, неладно ему, и попискивает и в нем своя грусть-тоска.

С режиссурой последовательной и строгой Сергей Мигицко, в общем-то, дела не имел. Владимиров отбирал себе людей способных, легких, реактивных, учил их быстро делать ясный сиюминутный театр – но так корпеть над своими человеко-цветами в оранжерее, как Эфрос или Фоменко, ему было не дано. Оттого в манере Мигицко есть четкий отпечаток наития, индивидуального художественного промысла. Зато уж – ни дешевки, ни синтетики – ручная работа из натуральных материалов, пусть и шероховатая временами. Его искусство – «наивное искусство».

Удачен и неожиданно трогателен вышел у Мигицко Полишинель в «Мнимом больном» Мольера – неожиданно потому, что постановщик спектакля Геннадий Тростянецкий категорией «трогательности» никогда особо не увлекался и подтекстов не сочинял. Его страсть – эффектный, из реприз, фокусов и разных кунштюков сработанный «текст», комедиантское представление. Полишинель-Мигицко темпераментно играл интермедию о злоключениях влюбленного шута, а затем оказывался братом Аргана, мнимого больного, и вел с ним спор о доверии к природе. Соединить резонерского брата и вставной номер Полишинеля – это была идея постановщика, и Мигицко обеспечил ее цельностью живого лица. Тот, кто получал пощечины и шутовские удары палкой, и тот, кто умно и резонно объяснял вред медицины, – был один человек, много и нелегко поживший, близкий к мудрости, привычно несчастливый и все-таки доверчивый.

При всех острых комедийных навыках Мигицко способен на тонкие и сложные душевные движения внутри роли. По-звериному чуткий, мгновенно откликающийся на все изменения в настроениях сцены и зала, он сохранил свой актерский «инструмент» в отличном состоянии, готовым на серьезные труды. Его спрятанный человек, внутренний человек, так мощно разросся, что порою сминает контуры роли, требуя себе открытой жизни. Ту высокую и светлую печаль, которую я видела в глазах Мигицко-Полишинеля, невозможно изобразить, нарочно сыграть.

А что это за печаль – о беге ли времени она, о несбывшемся, о долгих и напрасных напряжениях души, об ударах по больному месту от самых близких, о невозможности полноты союза с другими, о безысходной маете сердца и бестолковице жизни, где свет так краток и далек, – выбирайте любую или берите все сразу.

Ноябрь 2000

Опыт эстетической атрибуции В.В. Жириновского

1

Знакомясь с высказываниями о В.В. Жириновском тружеников фантомных профессий – политологов, социологов, политтехнологов, обществоведов, – я постоянно ловила себя на чувстве, описанном в романе «Идиот» Ф.М. Достоевского. Князь Мышкин сетовал там на речи атеистов, оставляющих у него стойкое ощущение, что они говорят «не про то». Вот и аналитические статьи про «феномен Жириновского», «секрет успеха Жириновского», как будто в чем-то и верные, словно расположены в других ментальных и эмоциональных полях, чем те поля, на которых гуляет наш герой. Конечно, кто спорит, политический деятель, способный сказать другому политическому деятелю: «Ты бы помолчал, чучело!» – является феноменом, обладает «секретом успеха», и успех этот не из числа обыкновенных. Новейшая услуга известной компании мобильной связи: вы можете заказать поздравление любимой девушке «голосом Жириновского». Никому в этой стране не надо объяснять, что такое голос Жириновского, интонации Жириновского, лексика Жириновского, – даже на имитации этого и на подражании этому многие «двуногие, безрогие» скромных дарований зарабатывают на прожитье. Если судить по количеству пародий и отражений, то придется признать, что на современном политическом Олимпе России нет личности более крупной и оригинальной, чем этот «шестой ребенок»[16].

Между тем среди интеллигенции всех уровней и вообще среди людей с интеллектуальными претензиями восхищаться Жириновским не принято. Наслаждение от пребывания лидера ЛДПР в эфире проходит по ведомству сомнительных удовольствий. В этом же ряду стоят: котлета с макаронами, сборники анекдотов «про это», песни Кати Лель, полные блондинки в бархатных платьях, самозабвенная утренняя мастурбация и хоровое исполнение кантаты «Ой, мороз, мороз» на поминках. Как правило, интеллигенция не понимает Жириновского и живо ощущает в нем, несмотря на всю его эстетическую прелесть, нечто враждебное и чужое.

Что именно?

Владимир Вольфович по всем формальным признакам принадлежит как раз к интеллигенции. Он не варвар или невежда, он образованный человек, юрист, владеет несколькими языками, в том числе русским – и блистательно. Что бы он ни выкрикивал в экстазе, он не перепутает падежей, не поставит неверного ударения. Речь его остра, живописна, ритмична, прошита энергичными стежками уморительных афоризмов и убийственных определений. Но при этом он существует вне всех форм и норм интеллигентной среды, вне кумиров ее, идеалов, желаний, страхов и надежд. Через и сквозь все это Жириновский обращается к своей аудитории, к «бедным русским»[17], от которых он далек так же, как Москва от Индийского океана. «Бедные русские» это знают прекрасно. Им ни разу не пришло в голову потребовать от своего любимца исполнения хоть какого-нибудь предвыборного обещания или попенять ему на это неисполнение. Они давно усвоили правила игры. Его игры. Потому что это – его игра.