Рыцарство. От древней Германии до Франции XII века - Доминик Бартелеми

Мэтью Стрикленд хорошо показал, что вызовы такого рода на самом деле регулярно сбивали темп княжеских войн — и даже крестовых походов. Короли и князья по-рыцарски пыжились друг перед другом, чтобы верней скрыть свое истинное малодушие или, скажем, понятное стремление поставить предел своим войнам, сберечь кровь знати. В то же время эти вызовы сохраняли им лицо и даже питали миф об их храбрости и презрении к опасности!

Рассказы обоих монахов о пограничной войне в 1118 и 1119 гг. почти полностью совпадают в фактах: тот и другой позволяют ощутить рыцарский стиль отношений между противниками, которые на практике щадят друг друга, но каждый прежде всего пытается взять верх в моральном отношении. Однако ни Сугерий, ни Ордерик Виталий не питают излишних иллюзий относительно своих персонажей и не пытаются, сохраняя тональность, неизменно выставлять их в лучшем свете. Сугерий здесь отказывается оправдывать войну короля Людовика против князя, который в Нормандии защищал сеньорию святого Дионисия, и, скорей, Ордерик Виталий вкладывает ему в уста речь о справедливости в защиту Вильгельма Клитона. Сугерий находит Людовика VI очень горячим; он полностью отказывается от суконного языка, каким повествовал о войнах в Иль-де-Франсе, чтобы лучше, чем когда-либо, показать, каким пылким рыцарем был его герой. Тот стремился к «славе королевства и позору противной стороны». Подступы к Вексену были усеяны замками, между которыми текли труднопроходимые реки. Осты здесь совершали марши и контрмарши; ведя тончайшую игру, они подстраивали друг другу ловушки. Время от времени отряд французских, или фламандских, или анжуйских рыцарей дерзко вторгался в Нормандию, — но из Нормандии вторжений не было. Грабежи описаны достаточно откровенно — как будто страну надо регулярно «стричь», чтобы ее богатство росло быстрей: «Прорвавшись в Нормандию, одни укрепляли деревню [Гасни, которую захватили внезапно], другие же грабили и жгли эту землю, которую обогатил долгий мир [длившийся менее десяти лет]». Сугерий характеризует Людовика VI как «ловкого игрока в кости» — сочетая тем самым похвалу мастерству и упрек в безнравственности. Но с доблестным Ангерраном де Шомоном была сыграна, скорей, смелая партия в шахматы, в ходе которой последний брал ладьи и пытался поставить неожиданный мат королю (Генриху). Такая игра была явно рискованной. Означенный Ангерран погиб, и даже молодой граф Фландрский получил слабый удар копьем в лицо, не придал ему значения и умер от раны.

На беду подвиги такого рода, более или менее раздутые молвой, раззадорили Людовика VI. «Издавна привыкший запросто теснить короля. [Англии] и его людей, он уже их в грош не ставил». Начатая 20 августа 1119 г., битва при Бремюле предвосхитила поражения французского рыцарства во время Столетней войны: его погубила гордыня. Ведь король Генрих играл с ним, как кот с мышью. Он спрятал своих рыцарей, велел им спешиться, — чтобы, не имея возможности бежать, они сражались как можно лучше. В результате французы пошли в смелую, но безрассудную атаку и проиграли сражение. Людовику VI осталось этому лишь удивиться и «с честью» отступить, хотя его ост потерпел урон.

Ордерик Виталий начиная со среды, дня Бремюля, обогащает свой рассказ деталями. Он очевидным образом не упускает случая посмеяться над «раздувшимися от спеси» французами, но более внимателен к резонам обеих сторон. Он обращает внимание, что при Людовике VI находилось несколько нормандских мятежников, в том числе Гильом Крепен. И прежде всего отмечает, что Вильгельма Клитона, которому было семнадцать лет, тогда посвятили — в подтверждение его притязаний на наследство и вопреки воле его дяди по отцу. Так что при Бремюле ставки были такими же, как при Таншбре, и Ордерик считает себя обязанным перечислить жесты милосердия и уважения, сделанные королем Генрихом в отношении врага. Генрих велит молиться за графа Фландрского, погибшего в походе против него; он просит у епископа Эврё разрешения сжечь город, чтобы осадить цитадель. И в том же рассказе о сражении автор описывает, насколько нормандцы заботились о том, чтобы не убить знатного противника. Они взяли сто сорок пленных, и после этого Людовик VI отступил. «Я узнал, — пишет Ордерик, — что в этой битве двух королей на девятьсот рыцарей пришлось всего трое убитых. В самом деле, рыцари были целиком закованы в железо. Впрочем, они взаимно щадили друг друга, как из страха Божия, так и потому, что были между собой знакомы (notitia contubernii). Они старались не столько убивать бегущих, сколько брать их в плен». Ордерик Виталий приводит здесь удивительные социологические рассуждения о том, что такое ординарная феодальная война между рыцарями, прежде чем, опомнившись, возвращается к усиленным излияниям христианских чувств: «Воистину христианские воины не жаждали крови своих братьев и искренне сражались ради справедливой победы, дарованной самим Богом для пользы святой Церкви и спокойствия верующих». Хронист забывает сказать что-либо о пехотинцах, но он, безусловно, прав, указывая, что рыцари обоих лагерей, скорей, состязались в чести, чем вдохновлялись ненавистью. Жаждал убийства лишь один нормандский мятежник, Гильом Крепен, который пытался убить Генриха и которого один рыцарь последнего с огромным трудом защитил от возмездия и захватил живым.

Зато в конце сражения произошла комическая сцена, спасшая честь одного доброго французского рода — донаторов Сент-Эвруля в Уше: «Пьер де Моль и некоторые другие беглецы бросили знаки, по которым их можно было опознать, и ловко смешались с теми, кто их преследовал. Они издавали вместе с последними победные кличи во славу короля Генриха. Молодой Роберт де Курси следовал вместе с ними до соседнего бурга и там был взят в плен теми, кто окружал его и кого он считал рыцарями из своего лагеря…» Невозможно было бы показать лучше, что эти французы и нормандцы походили друг на друга, как братья, и что они были взаимозаменяемы в боях, где любая группа бойцов обладала настоящей свободой маневра, немыслимой в сражении армий Нового времени.

Итог Бремюля заставляет задуматься: всего трое убитых. Немногим больше, чем в сражении при Нуи 1044 г. в описании Рауля Глабера. Даже если эта оценка Ордерика Виталия не учитывает пехотинцев и немного преуменьшает потери рыцарей с целью обелить Генриха Боклерка, все равно в истории Франции можно найти более кровавые битвы. При Гастингсе, в 1066 г., убитых было гораздо больше, их количество стало исключительным. При Бувине в 1214 г. их будет немного больше. Но в войнах между Капетингами и Плантагенетами (наследниками Генриха) с тех пор мы больше не увидим столь великих столкновений — лишь случаи жалкого бегства Людовика VII под Вернеем в 1172 г. и Филиппа Августа под Фретевалем в 1194 г.

Бремюль не был и абсолютно решающей битвой, пусть даже вывел из игры Вильгельма Клитона. Генрих Боклерк после своей победы отнесся к знатным побежденным по-рыцарски. Он выкупил за крупную сумму (двадцать марок) штандарт Людовика VI у рыцаря, захватившего это знамя, и сохранил его «как свидетельство победы, дарованной Небом», но «вернул ему коня с седлом и уздечкой, как надлежало монарху». И своему племяннику Вильгельму Клитону он велел возвратить утраченного парадного коня, присовокупив к этому дары, «необходимые изгнаннику». Что за великодушие вдруг напало на этого крупного политика — холодного, циничного, при надобности жестокого? Дело в том, что в «концерте» князей и знати, в вязкой сети их междоусобных войн, вокруг побежденного обыкновенно сплачивались многие, чтобы дать отпор победителю. Но главное, король Генрих, во Французском королевстве просто герцог, не побоялся внезапно напасть на своего сеньора и вступить с ним в противоборство. Шателен из королевской Франции на это бы не осмелился: разве в 1102 г. Матьё де Бомон, которому гроза и беспорядочное бегство оста Людовика дали солидное преимущество, не поспешил испросить извинения на коленях, умоляя его простить? Чтобы посметь победить при Бремюле, следовало быть фигурой гораздо более крупной. А дальше будь что будет!