Я вернусь… - Андрей Воронин

– Ну, давай, – сказал Филатов, – ответь. Только постарайся обойтись без фокусов. Не хотелось бы мочить тебя раньше времени, нам еще многое нужно обсудить.

Эти слова сопровождались чувствительным тычком в то место, которым господин адвокат более всего дорожил и гордился, кувыркаясь на шелковых простынях со своей изобретательной секретаршей. Он приподнял голову и первым делом заметил, что на нем больше нет пиджака. Пиджак обнаружился в странном месте – том самом... ну, словом, в районе ширинки адвокатских брюк. Был он почему-то свернут в тугой ком, и в этот ком упирался ствол бельгийского револьвера. Картина в целом была ясна: пиджак должен был сыграть роль глушителя, когда Филатову вздумается повысить тембр голоса Андрея Никифоровича на пару октав путем простенькой операции.

– Ну, очухался? – спросил Филатов и снова ткнул Лузгина револьвером в то место, которое мужчины берегут пуще глаза. – Трубку возьми!

Правая рука у Андрея Никифоровича все еще не действовала, и трубку он взял левой. В голове у него гудело, в глазах двоилось и троилось, и он не был уверен, что ему удастся связать хотя бы пару слов. Но оказалось, что приставленный к промежности заряженный револьвер чудесным образом обостряет сообразительность, и история с переломом ноги и госпитализацией в Первой Градской сплелась будто сама собой и вышла, кажется, вполне убедительной.

Потом Лузгину опять пришлось говорить, много и подробно, поскольку он был хорошим бойцом и понимал, что когда бой проигран, то условия диктует победитель. Говорить ему, как ни странно, пришлось в основном о Зимине. Простенькая комбинация с банковскими счетами Филатова не интересовала вовсе, как будто он знал о ней заранее. Да пожалуй, что и знал...

Уходя, Филатов вытряхнул из барабана патроны, рассыпал их по полу, бросил револьвер на диван и сказал:

– И не вздумай что-то делать и кого-то предупреждать. Твоя карта бита, ставок больше нет. Попадешься мне еще раз – убью. Секретарше своей мстить не вздумай. Забудь, понял? Испарись, исчезни, а лучше застрелись. На твоем месте я бы так и поступил. Револьвер – вон он, на диване, патроны соберешь. Будь здоров, не кашляй, береги руку. Она у тебя не сломана, но вывих – тоже не подарок.

И ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь. И генератор паролей унес, сволочь.

После его ухода Андрей Никифорович кое-как взгромоздился в кресло и, неловко действуя левой рукой, установил по Интернету связь со Швейцарией. Он вышел на указанный Филатовым банк и набрал номер счета, записанный на листке перекидного календаря, – набрал просто так, из чисто спортивного интереса.

И конечно же, оказалось, что такого счета в природе просто не существует. Не было его, и даже похожего ничего не было...

После этого и впрямь было впору застрелиться. Но стреляться Андрей Никифорович, конечно же, не стал. На следующий день он бесследно исчез из Москвы. Говорили, будто видели его в Шереметьево, в очереди пассажиров, ожидающих регистрации на рейс до веселого города Сан-Франциско, но кто это говорил и не было ли это просто очередной сплетней – неизвестно. Исчез, испарился, пропал – словом, поступил именно так, как советовал ему филантропствующий динозавр Филатов.

В тот богатый событиями вторник Мирон проснулся поздно, во втором часу дня, и в этом не было ничего удивительного. Накануне он изрядно надрался – сначала в шалмане, где обсуждал с долговязым Витьком творящиеся в Клубе нелады, потом еще в одном шалмане, где он ничего не обсуждал, а танцевал с какими-то смешливыми девками, затем в ночном баре, а после бара, уже в совершеннейшем тумане, вспоминался ему ночной продовольственный магазин на углу, а в нем – прилавок милого сердцу отдела, где торгуют расфасованным по бутылкам счастьем.

Проснувшись, Мирон сел на кровати и сразу же со стоном повалился обратно. Перед глазами мельтешили черные точки на фоне медленно плывущих кругов отвратительного грязно-зеленого цвета, голова гудела, сердце бухало в груди, выстукивая на ксилофоне ребер кантату о предынфарктном состоянии, а во рту все пересохло и воняло жуткой тухлятиной.

Мирон немного полежал, собираясь с силами и вяло ворочая сонные похмельные мысли. Нажрался... Ну, правильно, ну, конечно. У нас, у русских, всегда так. Нормально, по-человечески, жить мы не можем. Нам либо Богу молиться, да так, чтоб лоб расшибить, либо водку жрать до полного беспамятства, если отыщется человек и объяснит нам, дуракам, что Бога никакого нету. И-эх!.. Ну и ладно. Что у нас сегодня, вторник? Точно, вторник. Черт, планерку проспал. Попрут, как пить дать попрут. Я бы сам такого работника попер взашей, и рука бы не дрогнула. Ладно, ладно, это мы еще посмотрим, кто работник, а кто так, дерьмо на палочке...

Он попытался привести мысли в порядок и составить хоть какой-нибудь план своих дальнейших действий. В редакцию тащиться было уже незачем, нечего ему там делать, да еще в таком вот условно живом состоянии. Только неприятности лишние наживать да давать пищу для сплетен... Расследование его вроде зашло в тупик – по крайней мере, на время. Или не зашло? Кассеты... Кассеты он зачем-то запрятал в камеру хранения на Белорусском. Зря запрятал, надо бы их оттуда достать и просмотреть еще разок. Пьяный ведь смотрел, разочарованием своим упивался, а заодно и водочкой. Мог и проглядеть что-то важное... Что-то ведь, кажется, было! А, вот что: кассеты выглядели явно подредактированными, причем сделано это было наспех. Кто-то просто вырезал из них целые куски, притом куски самые интересные. Зачем бы это? Надо полагать, талантливый оператор, он же редактор, был членом Клуба и безжалостно удалял из отснятых фильмов все эпизоды со своим участием. Скромный такой парень, без личных амбиций... Ба! А вот это уже действительно интересно. Адреналин-то заснят в полный рост – и речи его завиральные, и то, как дерется...

На минуту Мирон даже забыл о своем жестоком похмелье. Он так и этак вертел свое открытие в мозгу, разглядывал его со всех сторон, искал в нем изъяны и не находил. По всему получалось, что скрытой камерой заправлял не Адреналин, а кто-то другой, по вполне понятным причинам пожелавший сохранить инкогнито. Вот тут-то он и прокололся. Не рассчитывал, наверное, стервец, на то, что кассеты когда-нибудь попадут в руки члену Клуба, да еще такому, как Мирон, – с серым веществом в голове и с некоторым опытом распутывания всевозможных клубков. Нужно внимательно просмотреть кассеты еще раз и установить, чья физиономия на них отсутствует. Был человек в тот день в Клубе, а на кассете его нет – значит, вот он, тот самый, который варенье-то украл! Чепуха, плевое дело! А он-то, дурак, лоточников тряс, светился по всей Москве! Кассеты вот в камеру хранения упрятал, а теперь тащись за ними на вокзал... Вот ведь что водка-то с людьми делает!

При таком раскладе необходимо было срочно разыскать Адреналина. Из-под земли достать! У него ведь в городе своя фирма, так? Ну, пускай самого Адреналина в офисе не будет, но адрес-то его домашний там должен быть! Обязан просто, как же иначе? Найти Адреналина, обрисовать ему ситуацию, кассеты показать и вместе с ним решить, как быть с крысой. То есть это он пускай сам решает. Сам организовал этот зверинец – сам пускай и порядок в нем наводит, а с Игоря Миронова хватит. Хватит! И все, и точка. Поиграли в питекантропов, и будет. Это, в конце концов, несерьезно. А еще – пошло и отвратительно, как бывают отвратительны влюбленные однополые парочки, милующиеся на многолюдном пляже. Помилуются, потрутся друг об дружку, а потом давай друг другу на спине прыщи давить! Тьфу!